Школяр молчал. Он не знал «Кодекса апостольской канцелярии», которому было двести лет.

— Даже тупые мозги хама могут понять такой спо­соб оценки, — триумфально оглашал монах. — Вот что такое плоть и что такое душа!

Бекеш хотел было удержать Криштофича, но фран­цисканец мягко освободился. Улыбнулся друзьям иро­ничными темными глазами, сделал шаг к школяру, кото­рый оглядывался — искал помощи:

— Молодчина, сын мой, ты сделал, что мог. Не твоя вина, что ты пока не знаешь этой дряни, запрещенной ещё Пилипом Пятым.

Школяр начал ловить руку Альбина. Тот перехватил его руки, поцеловал в лоб.

— Запомни, руку нельзя целовать даже Богу, если он явился в облике человеческом, ибо целуешь ты плоть. А Богу-Духу нельзя поцеловать руки. Ergo никому не целуй рук.

И логично добавил:

— Кроме женщин. Но, наконец, этому тебя, когда придет твоё время, учить не придется.

Стал против доминиканца, весь белый, румяный, лицом спокойный.

— Стало быть, брат поёт аллилуйю душе. Я согласен с ним. Если бы он выдержал сорок часов на колу — он бы ещё более рьяно запел славословие духу. Брат позволит заменить мне этого юнца? Я полностью согласен с братом, но хотел бы перевести наш спор немного... сторону, назвав его, скажем, «плоть, душа, лицемерие или разум о плоти, душе и о тех, кто стоит на страже их».

Глаза монаха забегали. Он чувствовал, что против него могущественный противник, с внешней благожела­тельностью играющий оппонентом, как мячиком. Но не согласиться, да ещё с развернутой темой — это означало признать свой разгром. А их не ради этого выслали на улицы. Надо было кричать и спорить, чтобы люд не ду­мал о том, кто стоит под стенами. В конце концов, пускай даже и этот спор.

— Пожалуйста — сказал он...

Криштофич вздохнул. Потом руки его твердо ухва­тили перила подиума.

— Брат утверждает, что «Кодекс», оценивая епископа в семь раз дороже родителей, просто и наглядно свидетельствует о том, что такое человек плоти, прибли­женный к соседям и семейству, и что такое человек духа и идеи, то бишь приближенный к верхам.

— Да, — утвердил доминиканец.

— Позвольте напомнить брату, что далее там сказа­но: за первого убитого священника — 137 ливров 9 су, а за каждого остального — половину цены.

По толпе покатился смешок.

— Я понимаю, несколько священников дороже одного, хоть бы даже епископа. Но, простите, что наглядно утверждается тут? То, что последующие священники менее люди идеи, чем первый? То, что они более люди плоти и частной жизни? Или это просто такса для раз­бойников, да ещё такая, которая заботится, как бы убий­ства были не слишком тяжелы для кармана? Бедные последующие священники! Им не повезло попасть под руку первыми. Тогда за них заплатили бы полностью. Их бы это, безусловно, утешило в их печальной юдоли. Не смейтесь, люди. Поэтому я и говорю о лицемерии тех, кто всё время громче всех кричит о духе и плоти. Этот пустопорожний вопрос они придумали, чтобы вы меньше рассуждали о сегодняшнем дне, чтобы придать своим ма­хинациям оттенок глубокомыслия и философской правды. В самом же деле их это интересует приблизительно, как меня — судьба изношенного мною в детстве плаща. Не интересует их ни дух, ни плоть... Вот сейчас докажу их двуличие. Они сыны мамоны и брюха. Но почему они так заботятся о вашем духе и ваших мозгах? Скажете, по­тому, что отдают пальму первенства душе? Обман!