Хлебник, проходя вдоль водомёта, запнулся за спящего. Тот вскрикнул, но торговец успел воткнуть меч ему в горло и сразу присесть за ограду бассейна, и невдалеке сонный голос спросил:

— Чего это он?

— Погрезилось что-то, — ответил другой. — Спи.

Хлебник немного выждал и на цыпочках пошел на голоса...

...Повсюду, пока ещё беззвучно, совершалось дело убийства.

Страшная, нечеловеческая, кралась над городом ночь. Одинаковые трагедии происходили на Коваль­ской, Мечной, Стременной, на всех улицах, во всех тупи­ках. Сотни людей были по-зверски убиты во сне именем Спасителя.

В одном из домов не спала старуха. Когда люди в латах ворвались в их дом, она поняла всё и протянула к ним руки:

— Не убивайте нас. У нас нет оружия.

Сын её, молодой парень, бросился защищать мать, и, мёртвый, упал на её труп.

По всему пространству города хладнокровно ли­шали жизни людей, а между тем каждый из них хотел жить.

Чьим именем? Божьим? Какого Бога? Своего. Само­го важного и великого.

Так рассуждали все. Мусульмане вырезали христиан Александрии, христиане вырезали иудаистов Гранады, иудаисты, во время последнего восстания, сдирали кожу с язычников Кипра. И все были правы, и каждый держал монополию на Бога, и лучших не было среди них.

В ту ночь Городня пополнила позорный список всех этих сицилийских вечерней, тирольских утреней и но­чей на святого Варфоломея. Пополнила, но не закрыла. С почётом записала в анналы свои Ночь Белых Крестов. Что же это за история, если в ней нет таких вот казусов, попыток «самоочищения народа», примеров «чистки от нежелательных»?

...Наконец, опьяневшие от крови, они потеряли осторожность, вылезли на свет. И тут взревела дуда на колокольне Доминикан.

Достаточно было таиться. Яростный, безумный вопль полетел над городом. Стража, не ожидавшая напа­дения со спины, встрепенулась, но в неё летел уже дождь стрел. Отряд внутреннего порядка, спавший в зале рады, проснулся, но белые кресты были уже во всех дверях. И бросились на безоружных, ибо оружие их стояло воз­ле стен.

Раввуни вскочил одним из первых, протянул руку к тому месту, где лежала рукопись, и... всё понял. На столе лежал один, случайно забытый Матеем, листок, на нём были слова: «Ибо маленькие отвечают за больших, мыши — за коршунов...» Иосия думал недолго. Нестерпимая тревога за Анею сжала его сердце. И он, несмотря на то, что совсем не мог драться, бросился на улицу, в caмое пекло.

А над городом уже заговорил набат. Металлически, дико, страшно кричали колокола. Оборона людей, которых застали врасплох, с самого начала рассыпалась на сотни отдельных очагов. И всё же человеческие пылинки собирались вместе, создавали из себя группы, отряды, небольшие гурьбы. Им было за что биться. Они знали своё место, и, если им удавалось туда попасть, они сражались отчаянно. По всему городу рождался и вставал, пускай себе и шатаясь на ногах, отпор.