Так он и стоял в недоразумении и отчаянии. Такого и увидел его патруль, которому указали на дом апосто­лы. И лишь когда «кресты» оголили мечи — золотых дел мастер пришёл в себя. Теперь надо было спасаться. И он, перекувырнув несколько человек, прорвался сквозь их заслон, потерялся в лабиринте переулков.

...Второй человек бежал к дому Анеи аж из Коложской слободы. Худой, тёмный лицом, чёрный до синевы волосами. Он бежал, переступая трупы, огибая стонавших раненых, и в его мрачных глазах всё сильнее разго­рались ужас и недоумение.

Улицами владела резня. Она господствовала над ними всевластно и неудержимо. В зареве факелов багрово мелькали мечи. Над ними реял истошный крик, зву­чали проклятия, перебранка, лязг, хрипатая перекличка по-белорусски, польски и немецки (среди приведённых Лотром было много наймитов, ибо он знал: эти не будут жалеть чужих).

Нападающие словно сошли с ума. Взбешенные глаза были налиты кровью. Тащили, резали. Слабый строй мещан и ремесленников дрался отчаянно и пото­му страшно. На Старом рынке бурлила каша из челове­ческих тел, стали и крика. На слиянии рынка и Старой улицы орудовал мечом богатырь Пархвер. Золотые во­лосы в чужой крови, синие глаза страшны. Кровь текла у него из плеча, пена, — из губ, но он не замечал этого.

Им владела пана.

Иуда не знал что Христос в далёкой слободе тоже услышал звуки набата, что сейчас он неистово бежит по саду, ломая валежник... Он видел только, что убивают людей, и отчаяние, похожее в чём-то на самоотвержен­ный восторг, заполонило всё его существо.

Последним толчком было то, что он взглянул в тес­нину Старой улицы и увидел, как по ней идут прямо на него, к рынку, к замку, несколько фигур: четверо латни­ков вели Анею.

У него было лишь одно оружие. И он употребил его. Чёрной, в свете факелов, тенью он бросился в гурь­бу, прямо между рядами, которые сражались и убивали, воздел руки:

— Люди! Люди! Стойте! Вы братья! Зачем вы оби­жаете друг друга?! Не убей! Слышите?! Не у-бей! |

Ландскнехт ударил кого-то мечом, и тот стал оседать по стенке. Кровь била у него из сонной артерии. И убий­ца, как сумасшедший, подставил под струю ладони, стал хлебать из них, как из ковша.

— Не у-бе-ей!..

Иуду схватили за руки.

...В этот самый момент, далеко за городом, в сосно­вом лесочке, апостолы перематывали ремни на порш­нях. Было как раз самое тёмное время перед рассветом, но даже тут, на опушке, было довольно хорошо видно, над Городней стояло огромное, мерцающее зарево.

Тадей занимался тем, что надрезал на себе ножом одежды.

— Ты... эно... чего?