Пока погоня путалась веслами в брошенном неводе, чёлн Иуды успел немного отдалиться. Фигуры Христа и церковников на откосе были уже едва ли не в четверть дюйма. А Иуда всё не мог вспомнить ни слова. Вместо этого лезло в голову неподходящее: лицо Шамоэла... он сам во время драки в воротах слонимской синагоги... розовое солнце над Щарой. Пламя светильников... Раб­ское лицо отца, когда он однажды говорил с гетманом Огинским.

Иуда заколотился от униженности и позорного бессилия.

Что он мог? Кто учил его защищать жизнь, если учителя сами не умели делать этого? Отхлестали только розгами. И не однажды. Но почему-то помнится лишь тот случай. За что они тогда его?..

— Раввуни! — долетел издали голос.

И тут он вспомнил, за что его лупцевали в тот раз. Погоня была уже совсем близко. И тогда Иуда встал.

Медленно снял с себя широкий кожаный пояс, обмотал его конец вокруг запястья, другой сжал в ладони Взял каменное грузило. И выпрямился, крутя самодельную пращу.

Камень зафырчал, вырвался, попал в лоб кормчему первого челна. Молитвы подвели. Забытое, казалось, искусство — не подвело. Кормчий выпустил кормило, юркнул головою в воду. Ладья закружилась на месте.

Раввуни засмеялся. У преследователей было лишь холодное оружие, у них не было даже луков.

Ещё удар. Ещё. Ещё.

Он бросал и бросал камни. И с каждым ударом вы­прямлялся и выпрямлялся. Впервые в жизни кричал что-то в яростном восторге:

— Я не марал рук... Я не убивал!... На тебе, холера! На! На!

Один из камней сломал весло на первом челне. Камни летели градом, били, валили. Стоял на корме вы­прямившийся человек. Крутил пращу.

...Челны закружились, потом замедлили ход, под градом камней поворотили к берегу.

Человечек на корме всё ещё крутил пращу. Потом закинул её за плечо. Почти величественный. Почти как Давид.

...Христос на берегу, увидев всё это, засмеялся,

— Ты чего? — в недоразумении спросил Босяцкий

— Ну, пастыри. Ну, спасибо за зрелище, а так я было и нос повесил; хорошо, что не отвели, дали увидеть. Ну, пропащее ваше дело. Уж если вы эту овцу, которая никого не обидела, кусаться заставили — тогда ещё не всё потеряно. Дрянь ваше дело. Дерьмо. А-ха-а-а!

Его повели от берега, а он хохотал, и смех его был страшен.

...Чёлн между тем мчала и мчала вода.

— И хотел бы я знать, как мы теперь доберёмся до берега, — размышлял Раввуни.