— В дни царя Соломона был в Иерусалиме некий, кто трахнул в храме, ибо динарий обещали ему.

При первых звуках голоса Матей вскинулся. Глаза были белы от страха.

— Ты?!

— И явился к ним, явился в Эммаусе, и многие не верили, что он... Н-ну?!!

Матей успокоился. Нагло всыпал деньги в вацок и спрятал его:

— Пасть закрой... И, знаешь, вали ты отсюда, агнец. Выбрался, так веселись. А то вот дам, и... Чудес не быва­ет. Не сносишь головы.

Иуда видел, что Матею немного не по себе. Щадить его, однако, не собирался. В общей измене была и лепта Матея.

Он рыкнул так, что Матей растерялся:

— Ты что?.. Ты что?

Белые, словно у собаки, зубы Иуды почти хищниче­ски оскалились.

— Кто-то говорил: Иуде евангелия не положено. Кто-то у меня евангелие спёр и испохабил.

— И не положено. По писанию.

Иуда двинулся на него.

— А по жизни? По моей? И по твоей, вонючий хорь?

— Писание.

Иуда был по-божески ироничен:

— А тридцать сребреников? Они ведь, согласно писанию, мне принадлежат, а не тебе.

— Иди получи. Кто мешает?

— По писанию, слышишь? — лицо у Иуды было страшным. — Дав-вай цену измены!

И он сделал то, чего в обычном состоянии не мог сделать: взял Матея за грудки и поднял. Мытарь бросил вацок в мох. Челюсть Данеля колотилась. Иуда с силою швырнул его на кучу хвороста. Подобрал колиту, положил в карман. Вытирая мхом руки, сказал: