И вновь он стоял в том же большом судном зале, где когда-то его заставляли быть Христом. Теми же были готические своды с выпуклыми рёбрами нервюр. Те же по­перёчно-дымчатые, белые с красным, стены. Те же окна возле пола, и свет снизу, и угрожающие тени на лицах тех самых судей. И та же пыточная, и тот же палач на по­роге. Только теперь Христос был совсем один и знал, что выхода на этот раз не будет.

Епископ Комар читал обвинение:

— «...имя Господа нашего себе приписал и присвоил и святую церковь в обман ввёл. И поэтому сей якобы Христос как ложный пророк и искуситель предаётся суду Церкви, имя которой как Христос испоганить хотел».

— Припиши: «Вельинское рассеяние хотел идти», — Предложил Лотр. — Народ это любит, непонятное.

«Ну их к дьяволу. Не стоит и слушать. Одни морды вокруг... Интересно, где сейчас Анея, кто спасся? Только не думать, что после суда снова истязания, ещё более страшные, последние, что будут вырывать огнём имена всех, кого знал в жизни и кого тем самым мог «заразить искажёнными, неправильными, ошибочными мыслями, которые — от дьявола». Ну, нет. Уж этого удовольствия он постарается им не дать. Смеяться надо, издеваться чтобы аж заходились от злобы, чтобы лет на десять при­близить каждому конец».

— Что скажешь, лже-Христос? — долетел до него голос Лотра.

Он сказал безо всякого пафоса:

— А что говорить? Мог бы напомнить, как вы меня им сделали. Но глух тот, кто не хочет слышать. Беспамя­тен тот, кто хочет осудить. А вы никогда ничего иного и не хотели. Лишь бы доказать, наперекор правде, что всегда правы. И не за самозванство вы меня судите, а за то, что я, мошенник, бродяга, шалбер, перестал быть мо­шенником, стал тем, кем вы меня сделали, кем боялись меня видеть. Воскресни сейчас Бог, воскресни тот, с кого началось ваше дело, вы и с ним совершили бы то, что со мной. Зачем управителям и холуям, чтобы хозяин вернулся в дом? Они ведь грабят.

— Богохульствует! — завопил внезапно Жаба. — Слышите! Он оскорбляет Бога!

Магнат, закатив глаза, рвал на себе чугу. Комар торопливо скрипел пером.

Попросили свидетелей. Первой вошла женщина под чёрным плащом с капюшоном. Сердце Братчика опустилось. Он узнал.

— Марина Кривиц, — обратился Лотр, — отвечай, слышала ли, как хвастался необычностью рождения?

Магдалина молчала. Братчик видел лишь глаза, которые смотрели на него через щель в капюшоне умоляюще и тоскливо. Молчала. И с каждым мгновением всем членам подлейшего синедриона делалось неприят­нее и неприятнее.

— Интересно, почему это вы взяли её свидетельницей и, наперекор своему обычаю, не привлекли к делу? — шёпотом спросил у Босяцкого Юстин.