Бледный румянец покрыл впалые щеки оратора, на его лбу выступили капельки пота, глаза по-прежнему горели болезненным, лихорадочным блеском.

— …Мы и теперь, по прошествии ряда лет после Второго съезда, разделяем единственно правильную и глубоко демократическую точку зрения члена ЦК товарища Мартова, которая, на наш взгляд, опрокинула точку зрения назойливо рвущегося в вожди Владимира Ленина.

Тихий даже сейчас оставался невозмутим. Он решил дать выговориться лидеру меньшинства Садникову до конца. Поэтому разыграл не только свою невозмутимость, но даже будто бы и крайнюю заинтересованность в речи умного и почитаемого вожака.

— Мы тебя внимательно слушаем, Алексей!

— Так вот, — смахнув капли липкого холодного пота, продолжал Садников, — наша главная задача — борьба за равенство и свободу, а шумливое в устах большевиков словцо «дисциплина» сковывает нашу волю, чувства, если хотите — поступки. К примеру, я — боевик, и канцелярская работа по ежемесячному сбору взносов в партийную кассу просто-напросто претит мне и давит на психику. Мартов был прав, утверждая: выбери себе ту местную или прямо губернскую, какую хочешь, организацию и делай там свое дело по мере сил твоих. Партия — это все то, что сверх работы, в свободное от работы время, для души и сердца. Мы рабы капиталистического производства, но в партии мы хозяева, и нам нужна большая свобода мысли и действий.

Тихий теперь как-то очень грустно смотрел на Садникова. Он все-таки где-то в глубине души любил этого горячего, инициативного, смелого и мужественного человека или по-отцовски жалел его, но тем решительнее не соглашался с ним, потому что он, Садников, все более и более становится рупором меньшевиствующей, если не эсерствующей, части революционеров.

Тихий понял, что дальше давать слово для выступления с подобным потоком меньшевистского бреда нельзя. Не повышая голоса, спокойным баском он прервал лихого оратора:

— Я не знаю большей свободы, Алеша, нежели доверие своих товарищей, своей организации. Ну как, скажи, как можно быть революционером, если ты не являешься членом одного рабочего коллектива, жить интересами и думами революции, идти под одним знаменем, внутренне оставаясь всегда готовым подставить ради общего дела грудь под пулю врага, чтобы жил друг, и не быть вместе с ним в одной упряге? Разве ж можно без чувства локтя одержать хоть какую-нибудь победу в бою? Спроси вон у Прохора Сочалова, он все знает. Пусть он, наш командир, тебе объяснит, можно ли каждому боевику иметь лишь один свой маневр, признавать лишь свою систему подготовки, ходить на занятия дружины лишь от случая к случаю и не подчиняться приказам своего командира.