18. ШАБАШ ВЕДЬМ

18. ШАБАШ ВЕДЬМ

С тяжелым сердцем, но полный решимости выполнить любое указание штаба рабочей революции, которое в новых условиях звучало скорее как просьба старших товарищей по партии, Василий Адеркин направился к доктору Корзанову.

Дом Зубкова на канаве с фасада был похож на обычный бревенчатый крестьянский дом-пятистенку в четыре невысоких окошка по лицевой и три таких же с боковой стороны. Но в отличие от любого крестьянского дома этот имел высокую надстройку с двумя окнами, самостоятельной крышей и трубой посредине. Просторная светелка, соединенная с чердаком дома, составляла как бы его второй этаж. Высокий суковатый раскидистый тополь прикрывал дом со стороны улицы. К самому дому жался низенький палисадничек. С другой стороны к дому примыкал сарай, а входные сени были глубоко запрятаны во дворе. К ним вело обледенелое, словно погребенное в наметенных к нему кучах снега, невысокое, в две ступеньки, крылечко. Сюда и поднялся Василий, предварительно постучав короткими с определенными паузами ударами в затянутое снаружи морозным рисунком оконце, где размещался теперь дежурный пост единственного госпиталя вооруженного восстания. В тот вечерний час в поселке войска и полиция разрушали баррикады, стаскивали все в большие кучи и, обливая керосином, сжигали на огромных кострах.

Такие зловещие костры пылали в ту ночь по всему поселку.

А еще позднее занялось огромное зарево в том месте, где была народная столовая. Казаки подожгли ее в отместку рабочим. И она, сухая и ажурная, пылала высоким багровым пламенем с таким треском и так ослепительно ярко, что на улицах стало заметно светлее.

По поселку распространился слух, будто в столовку были согнаны бунтовщики и теперь они горели вместе со своей библиотекой, музыкальными инструментами, кассой взаимопомощи и народным театром.

Прибыв к месту пожара, рыжий брандмайор с кучкой уцелевших пожарников изредка поливали водой стены близлежащих домов, не давая распространиться жаркому пламени на поселок. Горевшая столовая была оцеплена казаками, и никого к ней не подпускали.

А в уцелевшем рекреационном зале школы, проникнув по черной лестнице на четвертый этаж, свежевыбритый, с нафабренными усами, в новом кителе, положив наган рядом с листом чистой бумаги на учительский столик, услужливо принесенный сюда, восседал пристав Борщев.

Перед ним на скамьях смиренно сидели монашенки и приживалки из пришкольной часовенки, что помещалась позади школы в пределах пришкольного участка.

— Заступник ты наш, ваше высокоблагородие, како страху натерпелась грешная со подругами, и не пересказать, — со слезами на глазах, стоя перед столом Борщева и держа большой клетчатый носовой платок перед носом, причитала игуменья Анастасия, тощая, морщинистая старуха в темном платке и темном одеянии.