— Не согласная с тобой, убей меня гром, не согласная, помилуй и не осуди меня, мать игуменья! — вскричала грузная рыхлая старуха. Во всем темном из дальнего темного угла она виделась приставу некоей рыхлой темной массой, разве что одутловатое бледное лицо и возбужденные, налитые кровью глаза свидетельствовали, что это сидит человек.

— Чё ты так, мать Евпраксия, чё так вдруг вздыбилась, поди сюда поближе, объясни его высокоблагородию. И я послушаю, — с угрозой в голосе сквозь зубы процедила игуменья.

И старуха вылезла на свет. Круглое, лунообразное и нездорово белое лицо ее, с отвисшими полными щеками и двойным подбородком, словно бы подобралось и уменьшилось в размерах. Были видны лишь большие, выпуклые водянисто-болезненные красные глаза и широко открытый беззубый рот. Старуха тяжело дышала, но не собиралась уступать даже самой игуменье.

— Живут они с Татьяной Архиповной у меня, отдельный флигелек во дворе сымают. Сам главный механик заводов зачастую гостюет у них, дружбу водит с начальниками цехов, старшими мастерами, самыми что ни на есть людьми уважаемыми — Ануфрием Родионычем, старшим из модельного, тем же Павлом Александрычем, главным заводским электриком, с Григорием Борисовым, инженером из конторы главного механика. Выпить человек любит, это верно, завсегда торчит в трактире на Шоссейной, свой столик держит, а на баррикадах, вырви мне глаза, его никто не видел. Дома он, хворает, сердечный, не выходит из своего флигеля.

Вот Гурий Кисин — тот иное дело. Это богохульник, сицилист, и на баррикаде за главного, видать, был.

Смущенный происшедшей пикировкой игуменьи со своими слугами господними, пристав решил не перебивать старух, а дать им выговориться. Он сидел и, скучая, слушал. Писарь старательно делал записи в конторской книге.

Постепенно список бунтовщиков, а среди них и главных зачинщиков, начал вырисовываться более четко и определенно.

Не считая Сочалова, Матушева, Кисина и Кочурина, в него попали с описанием их внешности и адресами более тридцати активистов баррикадных боев.

Крупно поспорили сестры Христовы еще об одной из кандидатур в этот страшный список. Речь шла о Марине Борисовой. Одни говорили, что видели ее не один раз на главной баррикаде и в школе. Другие рьяно ее защищали: «Пришла хроменькая, потому что готова была перевязать и казака и баррикадника, любого христианина. Из-за любви христианской пришла». Приводили в ее защиту и те доводы, что частную школу кройки и шитья имеет, брат на хорошем счету у начальства, живут на широкую ногу, не нищие какие, чтобы сломя голову на баррикады шастать.