— А здорово, Валя, тогда на займище Орлов с Ивахненком от тебя прыснули. Я ж видела — винтом пошли!

Бухгалтер и дети заулыбались, однако работу не бросили.

Из халабуды, заменяющей снесенный дом, семенила средняя дочка, неся в руках миску, полную супа, а на закорках — годовалого брата, зажавшего ее шею обветренными толстыми руками. Дарья оторвала его от дочкиной шеи, принялась кормить, наряженного в пуховый чепец, бесштанного. Суя в рот ему ложку, делала губами движение, какое должен делать ребенок, чтоб брать суп.

— Не желаешь больше? Ступай, завтра деньгами получишь, — сказала через минуту Дарья, цапнула подбиравшую крохи курицу, пощупала, нет ли яйца, с сердцем швырнула: — Обратно потеряла яйцо!.. Ну так как, Валя, твое дело в райкоме?

Поскольку разговор поворачивался не для беспартийного супруга, он не медля пошел валить дальнее дерево.

— Матриархат! — ухмыльнулся Валентин. Потом грустно сказал: — Ведь ты тоже убивала Конкина. Хотя бы на моем исключении убивала. Зачем?

— Тю! — ответила Дарья. — Да разве ж он не понимал, что райком не утвердит исключение, что не отдаст тебя первый секретарь? Нет, Валя, Конкин — он прелестно сознавал: Черненковой — парторгу! — нельзя было иначе.

— Да отчего ж нельзя?

— Желала подладиться к Борису Никитичу, вот отчего! И горжуся тем желанием!

Ляснув себя по голому плечу, размазала кровавого комара, попросила папироску, умело затянулась.

— Я, Валя, душой переживаю, что забрали от нас Бориса Никитича. Считаю его правильней и тебя, и нонешнего покойника, и самого Голикова!.. Могу иметь персональное мнение или не дозволяешь?! Орлов, — резала Дарья, — понимал: на быков влияй кнутом, а не лекцьями: дескать, «пожалуйста да распожалуйста». Без кнута бык так пахать будет, что не только заморит хозяев, а и сам с голоду сдохнет… Может, через мильен пятилеток, когда мозг у него под рогами достигнет извилистостей, как хотя бы у тебя или меня, поймет бык это «пожалуйста».

Ее глаза смотрели злобно, а руки гладили стоящего у колен малыша, сами собой нежно ходили по его вздернутому носу, по упитанным щекам, по глазенкам; и малыш, посапывая, млел, зарывался в материнские широкие ладони.

— Золотая ты баба, Дашка. Почему ж ты в партии такая стерва? Я тебе любя говорю.

— Я тебе тоже скажу любя. Не цепляйся ты за партийный билет. Не сейчас, так через год попрут тебя, Валя, и верно сделают.

Она отцепила от колен сынишку, передала дочери — няньке, кликнула остальное семейство валить грушу. Тяжкое дерево росло без наклона и, подрубленное у корней почти до сердцевины, не падало. Дети, пихая, рвали пупки, отец с матерью давили шестом над их головами. Валентин с другой стороны тянул бечевой на себя. Увидав шагающую по улице зареванную Любу, крикнул, чтоб подсобила, и она подбежала, взялась за бечеву рядом.