В сквере, за пыльными кустами, плакал ребенок. Перед безмолвным окном кассы пеклась на солнце, все увеличивалась и все громче роптала очередь. И мало кого отвлек от забот насущных приход мальчика и слепого матроса.

А они посидели с минуту, и матрос негромко спросил сына:

— Много людей на станции?

— Есть… люди, — ответил мальчик.

Матрос откинул застежку на мехах гармони, пробежал пальцами по белым пуговицам, прислушался к переборам и запел:

Печальней песни Юрка не слыхал. Мягкий, словно приглушенный, голос матроса не отличался ни силой, ни особой красотой, но скрыта в нем была такая горечь и такая боль, что очередь возле барака враз притихла, перестала топтаться и наконец — онемела, прислушиваясь. Это же он пел для них: для маленькой настырной бабки, которая первой вцепилась в окошко кассы, чтобы, не дай бог, не вытолкнули из очереди; для двух девочек-сестер, что от страха потеряться все время держались за руки; для сивобородого старика с трясущейся рукой, в осеннем длинном пальто; для толстой тетки — владелицы двух корзин, обвязанных полотном, от которых она не отводила глаз. Никого из них он не видел и едва ли представлял, какие они — те люди, что его слушают, а все равно пел:

И слова, и мотив песни были, конечно, знакомы многим, но матроса слушали со вниманием. Потому что у всех теперь кто-то на фронте, и неведомо, какими вернутся оттуда солдаты, если им суждено выжить и вернуться.

Сивобородый старик вышел из очереди, приблизился к матросу, постоял, сострадая, долго шарил в кармане пальто, вынул скомканные листки бумаги, нашел среди них помятый рубль и положил в бескозырку, которую мальчик держал на коленях.

— Спасибо, — стыдливо сказал мальчик.

— Расти большой. Допомогай батьке, — хрипло проговорил старик.

Мальчик поднял на ладонях бескозырку:

— Помогите инвалиду войны, балтийскому матросу. — Он жалостливо посмотрел на отца. — Воевал за Родину как герой, глаза потерял… Помогите, граждане, кто сколько может.

Бабка в теплом платке поманила девочек-сестер, из маленького узелка отсчитала мелочь, сунула одной в кулачок, и девочки — так же вместе — поднесли копейки слепому и его сынишке.

— Спасибо, — чуть слышно сказал мальчик.

Еще несколько медяков бросили в бескозырку худощавый паренек, молодая женщина, как Юрка понял — мать этих неразлучных девочек, и небритый, суровый мужик в гимнастерке без погон — должно быть, недавний фронтовик.

Толстая тетка, владелица корзин, озабоченно пододвинула плетенки одну к другой, развела руками, точно перед кем-то оправдываясь:

— Дуже много их стало — военных калик. На всех не наподаешь. У самих ничего нема, самим не хватает. Живем одним днем.