Ее слова слыхали и мальчик, и его слепой отец: допев про широкое море, матрос тихо подбирал на гармошке новый мотив. «Как это, наверное, стыдно и унизительно — просить милостыню, петь на подаяние, — подумал Юрка. — Вот я бы смог — случись такая беда? Вдруг бы и мой отец вернулся с войны инвалидом, не работал, и нам совсем нечего стало есть. Я бы смог быть отцу поводырем? Ну если бы не было другого выхода… Есть у меня на то смелость и выдержка?»

— Помогите, кто сколько может, балтийскому матросу…

Слепой положил руку мальчику на плечо:

— Молчи, Венька. — И опять заиграл.

А Юрка ничего не мог добавить к их скудным грошам в бескозырке: не было в карманах ни копья.

— Нагулялся? — Рядом с Юркой стоял дед Мосей. — Идем до мамки. Готовые ваши билеты. Охвормил.

— Дедушка, дай рубль, — схватил Юрка его за рукав. — Из мамкиных.

— Для чого тебе? Купишь семечек?

— Матросу дам, — шепотом сказал Юрка.

— Матро-о-су? То я и без тебя знаю, що ему надо карбованец дать… Стой! — вдруг отстранил Юрку дед Мосей. — Так то ж никак… Микола — с гармошкой. Мого Ивана, сына, дружок. До войны они в эмтээсе вместе робили. — Он подошел к слепому, вглядываясь в его лицо. — Цэ ты, Микола?

— Я, — отозвался матрос. — А вы хто?

— Черноштан, Иванов батько. Помнишь меня?

— Теперь узнал.

Матрос поставил гармошку на кирпичи, потянулся к Черноштану. Дедова голова, когда они обнялись, только-только достала плеча матроса.

— Отслужил, сынок?

— Отслужил, Мосей Савич… навеки.

— Пробачай, — извинился Черноштан. — Я не про то хотел… Дома давно?

— Недавно. С начала лета.

— Ну и… як оно?

— Сами видите.