— Та понимаю… пробачай. — Дед Мосей стоял в растерянности.

— Венька, — позвал слепой, — ты тут?

— Тут. — Мальчик выбрал копейки из бескозырки, подал ее отцу.

— Твой хлопчик? — спросил дед Мосей. — Похожий на тебя.

— Мой, — сказал матрос. — А с вами хто? Вы чего приехали на станцию?

— Провожаю я. Юрку от, с мамкой. Жили они у нас, у Ивановой Феклы на кватере.

— Беженцы?

— Ага… Мы тут недалечко расположилися. Возле переезда, у садочке. Ходим до нас… Обедали? — учтиво справился дед и понял, что спросил не о том. — Та хоч и обедали — у нас там свежее молочко есть. Мы ж на коровьей тяге добиралися. Приехали и подоили нашу Зорьку… Идемте, Микола.

Матрос помолчал. Ему было стыдно, что отец Ивана, его товарища, увидел их с Венькой здесь, на станции, когда они просили милостыню.

— Мне, Мосей Савич, одинаково, куда идти. Что дорога, что могила — одинаково… А ты как, Венька?

— Можно пойти, — покорно сказал мальчик; он опустил деньги отцу в карман, и медяки зазвенели тихо и убого.

— Да ладно тебе, — отдернул его руку матрос и отвернулся.

Он застегнул гармошку, взял ее на ремень, и они пошли. Кажется, вся очередь смотрела вслед им, и Юрка гордился, что с ними идет матрос — в тельняшке и бескозырке, — каких он видел до этого только в книжках. Пусть инвалид, слепой — он в том не виноват, но все равно — это же боевой балтийский матрос, может, он подвиг совершил, да никто пока о том не знает. Мальчик вел за руку отца. Юрка с дедом шли по бокам.

— Так от… и живем, дядя Мосей, — тяжело выдохнул матрос. — Это уже не жизнь, а так… Лучше б сразу наповал… Помните, как мы с вашим Иваном до войны работали? Первые трактористы в эмтээсе были, первые хлопцы.

— Помню. Як не помнить? — робко улыбнулся Черноштан. — Таких орлов було пошукать. А якую свадьбу тебе сгуляли, эх!

— А теперь я хто? Кому нужный?

— Микола, послухай, — опять о другом начал дед, будто не расслышав последние слова матроса. — Твоя ж Галина перед войной ще й дочку родила. Де она?

— Хто?

— Ну дочка.

— Дома… С бабкой.