Большой рыжий муравей деловито бегал по крутому спаду тихого крыла… Показалось, что сильные лапы птицы все еще напряжены, готовы высоко, гордо держать трепетное весеннее тело… Андрей не заметил, когда на гордом изгибе беловатого клюва появилась эта капля прозрачной красной крови. Немой укор, чувство вины и раскаяния наполнили душу Андрея, и понял он, что этот первый его глухарь уже никогда не уйдет из памяти и еще долго-долго ему носить в себе саднящее чувство вины перед всем сущим в этой родной таежной стороне.

Андрей недоумевал: что со Степаном? Безобразит парень! То за белкой гоняется — вокруг сосны выплясывает, то за бурундуком. А теперь вот сороку принес — зачем вся эта пальба в живое?! Степан бросил окровавленную сороку на пень и присел рядом. Андрей не выдержал.

— Дорвался… Ну, бурундучишки — это ладно, они в поре, а белки-то на кой хрен. Да мех-то у них сейчас — одни лохмоты! Чево разошелся, и какой дробью ты лупишь?!

Степан отмахнулся — думал о своем. Тот выстрел в глухаря нисколько не утолил в нем прежнего охотника.

— На бурундука-то бы с манком, с петелькой — самый сейчас гон! Он сам, зверушка, в петлю прет. Может, сходим? А белок и бурундуков я собакам снесу — сожрут свежачка!

— Приходилось однажды… Не люблю я на бурундуков с петлей, — отвернул лицо Андрей. — Не охота, а самый-то настоящий, какой-то жестокий убой!

Степан диковато хохотнул.

— А глухарь — это не убой? А ты, однако, жалостливый, разведчик…

Они помолчали, а потом Степан тихо признался:

— Лешак его знает, что со мной. Ударил в глухаря и чую, поднялся во мне тот зуд. Стрелял бы и стрелял. Абы в ково, абы в живьё.

— Это война в тебе все еще стреляет.

Степан кивнул.

— Пожалуй. Слушай, тебе немцы снятся? Ну те, которых ты сам…

— Снился один, — тяжело вспомнил Андрей, удивляясь вопросу Степана. — В разведке финкой пришил. Сам знаешь, как оно в разведке. Такой случай: или ты его, или он тебя. Кто первый успеет…

— Ну, а теперь снится?

— После госпиталя нет. Может, наши заслонили… Всякого в палатах насмотрелся и наслушался. Отпустил меня немец. Но тут, может, и вот что. Это еще до ранения… Старый служака у нас был. Советовал: ты, говорит, рассказывай, рассказывай про своего немчика. Так и выговоришь, и выпустишь ево из себя. Выпустил!

Степан любовно поглаживал дуло ружья.

— А мне все еще снится наш лейтенант. Я его, Андрюха, зачеркнул из автомата.

— Ка-ак… В бою, в спину?

— И не в бою, и не в спину