Вчера Андрей признался Степану, что впервые идет на глухариный ток. Тот сразу принялся наставлять приятеля:

— Ничево, лиха беда начало. Ружья у нас пристреляны, заряды лучше не надо, как раз для глухарьков. Дойдем до места — там осторожничай, там напрягись. Запел глухарь, зауркал — шагни, а затих он, и ты замри.

Наконец Степан остановился. На сухом, уже обдутом выворотне посидели, наскоро покурили и тут же встали. Старательно гася окурок, Степан заботливо спросил:

— Не натрудил ногу?

— Терпимо.

— Терпи, Андрюшенька. Теперь тихо, н-ничево такова. Поглядывай! Ток тут небольшой — увидишь две сосны, сразу кидай на них глаза, наши. Ну, двигай. Я заберу влево и стреляю первым, первым!

У Рябиновой поляны их и застало утро. Небо все больше занималось знобким рассветом, ярче прорезывались наверху стволы деревьев, а черные кроны сосен наливались холодной влажной синью.

Андрей засунул за ремень госпитальную палку. Заметно припадая, шел с той сосредоточенностью, когда надо чувствовать и сторожить каждый постав нетерпеливой ноги. Он не сразу услышал глухариное токование, не сразу понял, что сухое, вроде бы и не живое пощелкивание, этот своеобразный деревянный перестук, это странное шипенье и есть зоревая песнь его сказочной птицы детства.

Слева серой тенью проступил в рябиннике Степан и замер у высокой ели. Остановился и Андрей — две огромные сосны вздымались перед ним чем-то мощным, недоступно высоким.

Неизведанное, странное состояние переживал Андрей. Вдруг ему захотелось раствориться, стать невидимым, обрести невесомость, мягким пластом белесого тумана легко подняться до широкого разброса огромных сучьев сосны и там, невидимому, разглядеть ликующую в своей страсти птицу: близко заглянуть в ее живые, огненные кольца глаз, коснуться ее твердых, трепетных крыльев, забыть, что подкрался убить, что решился оборвать эту страстную песню…

Но опять таинственной, настороженной тенью выступил из-за ели Степан и напомнил о ружье, о том, зачем они пришли сюда.

Не сразу также Андрей увидел и «своего» глухаря. Сосновый сук с темной шапкой хвои вдруг явственно изогнулся, отделился от ствола, принял четкое очертание большой птицы с распущенным хвостом и стал желанным как добыча, как венец охоты, как исполненное перед товарищем слово.

Андрей тихо и мягко ставил ступню с пятки на носок. Все больше притягивала правая сосна, все сильнее тянуло его к себе это приглушенное, страстно зовущее пенье. Он встряхнул головой, отогнал странное забытье, эту странную связь с глухарем и разом увидел, осознал, что подошел к дереву на ружейный выстрел, что хорошо укрыт, что прогал до кроны сосны чист и стрелять очень удобно.