Не вскочил на коня Степан, тотчас не помчался в район. Подоил корову, процедил молоко, разлил его по кринкам, поужинал и лег спать в своей боковушке. Ее окно выходило на денник… но вчерашний солдат давно знал, что мертвый тих навечно и уж ничем не грозит…

Он спал крепко, может, потому что за ужинам выпил самогону. Пить не хотелось, но вечер мог показаться долгим и какой был бы этот вечер Степан не знал, и побаивался его.

Утром тихий, сосредоточенный, кровь убитого отца покамест не мучила, опять старательно подоил корову, напоил теленка, набросал в стайке в ясли побольше сена, до краев залил деревянную колоду водой — хватит на сутки корма и питья. Напоил он и остатнюю лошадь. С прощальной грустью оглядел дворы и кинулся в дом, надо было собираться в район.

Взгрустнулось: думал, что солдатский вещмешок долго не потребуется, а вот опять бери его в руки. Насыпал в кошель и кисет рубленого самосада, принес из кути буханку хлеба, вспомнил о воинских документах. Отец, оказывается, уже положил их в один из ящичков той конторки, что стояла под часами. Впервые позабыв обо всем, с мальчишеским любопытством открывал Степан маленьким крепким ключиком небольшие выдвижные ящички. Пахнуло изнутри особым теплом старого благородного дерева, услышался какой-то неведомый запах. А вот и бумаги отца: разные справки, квитанции за уплату налогов, облигации военного займа, старые облигации Осовиахима…

Он собирался тщательно потому, что решил объявить в районной милиции всю правду.

Такое особенное было сегодня утро… Ночью прошел первый дождь и омытые, чистые деревья за оградой радужно сверкали на солнце, неслышно сыпали на яркую зелень брусничника, на белесые боровые мхи цветные россыпи дождевых капель. Под кронами, под синими наплывами легкой хвои высоко, мягко светились золотым литьем прямые стволы сосен, веселое, безудержное щебетанье синиц будто обносило кордон, что нежился в густом солнечном обливе.

Он стоял чистым, помолодевшим на бугринке, старый кордон. Тесовая крыша, красный от многолетних загаров сруб, крытые ворота, крепкая дощатая ограда — все курилось в ласке утреннего тепла нежным светящимся парком…

Степана невольно захватило какое-то неиспытанное, возвышенное удивление, какой-то детский, умиленный восторг перед этой первородной красотой своего родного угла. И разом прошло смятение, стало стыдно за свои грешные вчерашние мысли — он и сегодня, было, встал с ними. И легко, просто явилось верное решение. Вот оно зло-то прокудливое… Оно всегда тут как тут, торопится услужить, нашептать свое. Да, это к добру человеку самому дойти надо, самому перешагнуть через всякие колдобины. Ну, как же ты жить начнешь, Степан, предавши фронтовика. Мать его утопить в слезах, младших братьев осиротить второй раз…