— Гостей принимаете или нет?

— Гостям завсегда рады! — ответил Антон, приглядываясь: кто же там, в машине.

Кравец вылез легко, ладно. Управляясь одной рукой, одернул полы гимнастерки. Охрим Тарасович — он сидел за рулем — сперва свесил ноги с машины, затем, кряхтя, высунулся весь. Откинув спинку переднего сиденья, бойко выпрыгнул располагавшийся сзади незнакомый генерал — невысокого роста, непомерно широкий корпусом. Кисти длинных рук свисали ниже колен. «Квадрат, — подумал о нем Антон, — ей-право, квадрат! Кто такой?..» Охрим Тарасович, разминая ноги, подзадоривал сына:

— А ну, чи впизнаешь, чи нет? Я с одного погляду признал!

Антон увидел в петлицах обозначение рода войск: танкист. Скорее чутьем, чем сознанием, догадался:

— Семка!.. Семка Беловол! — он сгреб генерала за широкую талию, оторвал от земли, закружился с ним, теряя голову от радости.

У Беловола тепло защипало в глазах, он уткнулся скуластым лицом в грудь Антона, повисая на его руках, прохрипел глухо:

— Задавишь, чертяка!

Охрим Тарасович вынул изо рта недавно приобретенную трубку, изогнутую этакой закорючкой, махнул ею осуждающе в адрес сына:

— Таке, черт-те что! Устроил кумедию. Перед тобой все-таки генерал, не малая дытына, а ты его на руки. Куда оно годится!..

— Дед, ты все бурчишь? — Антон отстранил Семку, держа ладони на его широких жестких погонах, пригляделся повнимательнее к своему старшему коммунскому товарищу. Он не узнавал его. Когда-то смуглолицый, с густо проступавшим по скулам румянцем, Семка выглядел сейчас выцветшим. Лицо его, по-прежнему широкоскулое, казалось, потеряло и цвет и вид, стало одутловатым, кожа — иссиня-бурой. Под обесцвеченными временем глазами натекают голубоватые мешки, под ясно выбритым подбородком нависает складка, словно у породистого гусака. — Не узнаю! — заключил Антон. — Нет, це не Семка Беловол — старикан какой-то. — Он освободил Семкины плечи, открыл широкие погоны с крупными — по одной — звездами. Перевел взгляд на бело-молочные от седины виски, на светящуюся золотом фуражку, заключил: — Тяжелый чин носишь, важкий!

Охрим Тарасович снова осудил сына:

— Тэ, сказал!.. Шо ты в танковых делах понимаешь? Дывись сюда. — Показал на орденские планки, многорядной пестротой разместившиеся на груди. — По крайней мере видно, что человек не зря ел казенный харч. — Кроме, всего прочего, Охриму Тарасовичу хотелось намекнуть еще и на то обстоятельство, что этот человек, который стоит сейчас генералом, когда-то, в коммунскую бытность, бегал у него подручным возле трактора вместе с Касимкой-татарином, который тоже был танкистом и погиб в войну. Антон только подумал об этом, а Кравец уже вслух признал: