Будто бы вспугнутая резким перепадом состояния, рвется лента, вспыхивает безобразно желтый электрический свет. И тут же яркий взрыв негодования, какой можно услышать в таких случаях повсеместно: и в сельском клубе, и в столичном кинотеатре:

— Сапожник!..

Зачем было ему совать пальцы в рот, к чему было свистеть — Юрий не мог себе объяснить.

Находкин взвился над головами:

— Кто хулиганит?!

Немое посапывание в ответ да щелканье каких-то ручек, крышек, запоров аппарата.

— Погоди, Качурин! — кивок в сторону киномеханика. — Кто безобразит?

Юрий поднялся с пружинящей разножки.

— Я свистнул, товарищ капитан третьего ранга!

— Баляба?.. — в крайнем изумлении, будто не веря своим глазам и ушам, протянул Находкин.

— Так получилось… — понимая свою вину, тихо проговорил Юрий.

— «Так получилось»!.. Младенец! По головке бы тебя погладить, да боюсь, не достану — вон какой вымахал!

Разразился хохот, враз снявший нудное напряжение. Все завертели головами, кидая измеряющие взгляды то на замполита Находкина, то на рядового Балябу. Разница в их росте действительно заметная: старший едва ли дотянется до макушки младшего.

— Два наряда вне очереди! — Кивнул киномеханику: — Качурин, крути!

Будто снова пошли на погружение.

Зря малюют Кедрачева-Митрофанова спящим. Он спит и, что называется, курей видит. Глаза закрыты, но ох как они зрячи и беспокойны. Командир любит все время будоражить себя, держать в остром напряжении. Если встречаются какие-либо преграды и неожиданности, радуется им. Если же глубины чисты и спокойны и ничто кораблю не грозит, нет впереди никаких опасностей — он сам их выдумывает, сам создает трудности, заставляет свой мозг работать лихорадочно, искать из каждого трудного положения самый верный выход. День ли, ночь ли — все равно. В лодке свет только искусственный и никаких временных признаков нет. Только часы.

И еще есть причина, почему командир не хочет оставлять себя в покое, почему повсечасно будоражит, удерживая во взведенном состоянии: находясь в длительном походе, можно располнеть, ослабеть. Да-да, условия на подводном корабле таковы, что двигаться приходится мало. Теснота, скованность. Каждый в своем заведовании, при своем деле. По палубам не носятся, по трапам не летают, как на надводном судне. Это когда-то, в старое время, при парусном флоте, все на матросских мускулах держалось. Тогда и ели — будь здоров! Теперь же, особенно на потаенном судне, где нехватка пространства, где автоматика и электроника, — не тот разворот. И еще бывает командиру морока при длительном плавании: вдруг у некоторых пропадает аппетит, работоспособность понижается, реакция становится замедленной. Приходится давать вино, следить за тем, чтобы готовили на камбузе пищу разнообразнее — по возможностям, конечно. Лучше поменьше, но питательнее.