— Да, собственно… — Розовая краска на щеках Игоря мгновенно сгустилась, захватила уши, шею. — Грязно у них…

— Где грязно? На улицах, что ли?

— Зачем? В коровнике.

— Там вечно так! Ну, а ты что? Полюбовался и укатил? Надо было за бока эту… как ее? Воронову. Сидит там, зоотехник!

— Она, Петр Фомич, в декретном.

— Угораздило! Будто нарочно подгадывают.

— Я, Петр Фомич, поговорил с управляющим. Довольно серьезно. Обратил внимание на все непорядки.

— «Обратил внимание!» Да разве так с ними надо? Слова для них, что горох об стенку. Рублем надо бить, рублем! Загрязненность молока определил? Нет! Так зачем же, спрашивается, тебя туда носило?

Петр Фомич вдруг смолк, точно с разлета наскочил на непреодолимое препятствие. Отвернулся к окну.

— Ты, Игорь Иванович, извини, — сказал он мягко и даже виновато. — Да что стоишь? Садись. Вот пойдет с утра кутерьма…

Игорь, пораженный такой резкой переменой в директоре, осторожно присел в кресло.

— Ты ведь, кажется, куришь? Вот, пожалуйста, — Петр Фомич достал из ящика стола пачку «Казбека», открыл ее. — Тебе, Игорь Иванович, надо энергичней, смелей действовать. И не бойся никого. Пусть они тебя боятся. Ведь ты главный. Понимаешь — главный!

Директор говорит и смотрит на Игоря. Смотрит так, как никогда до этого не смотрел, будто старается определить, пригодный ли товар, не с гнильцой ли.

— Да, а как ты устроился? Мне, сам видишь, все некогда да недосуг. Тут, брат, не то, что в райисполкоме. Там все общее руководство, слова. Комната ничего, не холодная? Накажи, чтобы дров не жалели. Обедаешь, конечно, в столовой?

«Нинкины дела. Она постаралась», — подумал Игорь. И не ошибся.

Утром, когда Петр Фомич завтракал, Нина обычно была в постели. Но сегодня она вышла к столу. Кудлатая, с помятым лицом и бледными, еще не накрашенными губами. Но все это с лихвой компенсировалось халатом, настолько пестрым и ярким, что у Петра Фомича спросонья зарябило в глазах.

— Доброе утро, папа!

— Доброе… — буркнул Петр Фомич и склонился над тарелкой. — Ты когда же это вчера припожаловала? Я в двенадцать лег — тебя не было.

Тонко выщипанные брови Нинки резко подпрыгнули.

— Папка, ты опасаешься за честь дочери или своего мундира?