— Свои, свои, — сказал Николай.

— Чьи свои? — вглядывался тот. Но узнал и сказал сердито: — Притопали, язви вас! Я же писал, не раньше праздника.

— Да будет тебе, — сказал Николай.

— Пойми! Вся деревня знает, что я в этом квартале, а вы завтра грохать начнете. Вышибут меня с работы по вашей милости.

— Ладно, сматывайся! — решительно приказал Николай.

— Ночью? Знаешь, какая тут дорога?

— Пойдешь, — сказал Гошка. — Лошадиными ногами. Вишь, места тебе в избе нет. Да, мы кое-что пролезли тебе, в бумажках.

— Ладно уж, — сказал горбун, принимая деньги. — Но последний раз. Так вот, бочонок вам готов, и картохи мешок. Снег — в сугробах, их сеном прикрыл, чтобы не таял. Всего доброго, городские разбойнички.

— Приятной прогулки!.. Жратва есть?

— Все есть, — ответил горбун. — И мясо, и чай горячий, и хлеб. Сам исть собирался.

…Объездчик оставил (за пятьдесят рублей) хорошо подготовленное место. Он выследил тетеревиные тока и даже нарисовал план на двойном тетрадном листе в клеточку. Отдаленные же тока он подразорил, вынудив этим птицу переместиться в избранные места.

Трое занялись охотой.

Павел готовил. Освобождаясь от кухонной возни, ходил, дышал отличным воздухом.

Ходить было в тысячу раз веселее, чем коченеть в тесном шалаше и стрелять токующих птиц.

Это, в конце концов, была жизнь разумного человека, попавшего случайно в компанию мелких нарушителей закона. Он должен примириться, и все. А птицы… Их здесь множество.

…Вставал он позже всех — в шесть утра. Просыпался от утреннего холода, от разговора галок.

Умывался, шарил в теплой печке и завтракал куском тетерева и вареной картошкой. Шуя, включал транзистор и слушал городские известия.

Утром дел было немного: пучком сосновых веток он подметал избу, сбивая мусор в щели. Потом шел за дровами.

Сушняка в лесу валялось множество. Павел натаскивал его целую гору и рубил на дрова-коротышки, чтобы печке-железянке было удобно пережевывать их.

Нарубив, укладывал в поленницу.