— Спаситель? — искренне удивился Лебедев.

— А как же-с, самый настоящий спаситель. — Лановой вдруг ловко расстегнул кобуру и выхватил кольт. — Ни с места, товарищ Лебедев! Что, хотели провести нас за нос, а?.. И в штаны, небось, наложил, ха-ха-ха! — Лановой стал похож на Мефистофеля. — Но-но, без глупостей. Стреляю без промаха, натренировался на вашем брате, большевичке. Живучая, доложу вам, публика. В иного всадишь всю обойму, а он все еще норовит петь «Интернационал»!

Положение у Лебедева было безвыходное. Он сидел в кресле, под рукой никаких тяжелых предметов. Через стол — Лановой, предусмотрительно пододвинувший бутылку из-под виски к себе. Каким же образом этот живодер узнал меня?.. Неужели его, Лебедева, кто-то опередил?

— Я как увидел вас, дорогой товарищ, у генерала, — продолжал наслаждаться контрразведчик, — сердце мое так и забилось. Он, родненький, собственной персоной, ответственный сотрудник Военконтроля товарищ Лебедев! Сам явился, тепленький!

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, поручик, — все же выдавил из себя Лебедев, хотя сердце его готово было выскочить из груди. Лановой, или как его там, нанес разящий удар:

— Нет, дорогуша, нет, кандидат в покойнички, не ошибся. Ты ж меня, сволочь, лично допрашивал два месяца назад! Я тогда к вам в тыл ходил, специально оброс бородищей, вшей мне нарочно в старый зипун подпустили мои коллеги. Чтобы, значит, все натурально было. Ногти на ногах и руках не стриг, рук не мыл, мозоли на ладонях лопатой наращивал. И провел тебя, дурака. За нос потаскал. По документу был я беженцем из Самарской губернии, крестьянский сын Осип Иванов. Прикинулся перед тобой дурачком, ты и развесил уши. А ночью я изловчился, ушел.

Лебедев, ошеломленный, молчал. Теперь он вспомнил, у кого он видел оттопыренное ухо, утиный нос. Сейчас же этот тип чисто выбрит, на верхней губе английские усики, аккуратный френч, благоухает одеколоном.

— Так вот я и говорю: спаситель твой, господин большевик! Что мне стоило представить тебя генералу Маллесону? Ты бы уже сейчас в петле болтался. А я тебя, краснопузого, шотландским виски угощал, что называется, рассыпал бисер перед свиньей. Ты же, мужик сиволапый, ни хрена в тонких напитках не смыслишь... Так вот я и говорю: увидел тебя, обрадовался, словно в рай угодил. Дай, думаю, я с ним сам поговорю. Он хоть и мужицкое отродье, а небось, тоже жить хочет. Я и выдумал, будто у меня гости собираются. И не Лановой вовсе я, а капитан Шуберт. Слышал о таком?

Лебедев потерял всякую надежду, но по инерции продолжал разыгрывать негодование: