Вивальдо несколько раз предлагал переехать в нижний Ист-Сайд, где жилье было много дешевле, чем в Гринич-Виллидж, особенно мансарды, которые можно сделать очень уютными. Но Ида противилась этому. Она не называла основной причины, но Вивальдо со временем понял, что этот район вызывал у нее инстинктивный ужас – ведь именно там находилось последнее пристанище Руфуса.

Она сказала Вивальдо:

– Я не буду чувствовать себя там в безопасности – ни ночью, ни днем, дорогой. Ты не знаешь этих людей, а я знаю: они ведь никогда не будут вести себя с тобой так, как со мной. Типы, которые там живут, застав тебя в одиночестве на перроне метро или на подходе к своей квартире, могут спокойно расстегнуть штаны и потребовать, чтобы ты взяла в рот. Это правда. И вот что я тебе еще расскажу, дорогой: пару лет назад я была там с Руфусом, на Мотт-стрит, нас пригласили на воскресный ланч. Семья была белая. Потом мы вышли на черный ход посмотреть свадебную процессию, и кое-кто из жильцов увидел нас. И что ты думаешь, трое белых заявились в квартиру, у одного в руках была дубинка, у другого – ружье, а третий держал нож. Они вышвырнули нас оттуда как котят. Знаешь, что они сказали? – Она рассмеялась. – Что мы портим репутацию их улицы.

Ида внимательно следила за его реакцией.

– Это все правда, – мягко повторила она. И прибавила: – Давай останемся здесь, Вивальдо, пока не подберем что-нибудь получше. Здесь скверно, но в других местах может быть еще хуже.

Они оставляли открытой дверь, но тут тоже был свой риск, особенно если дома оставалась одна Ида. Та частенько валялась на диване в своем коротеньком синем халатике, отрабатывая с помощью магнитофона музыкальные фразы. Звук пишущей машинки Вивальдо, пение Иды, музыка, звучащая из проигрывателя, – все это привлекало внимание спускавшихся и поднимавшихся по лестнице людей, а стоило им бросить взгляд в сторону приоткрытой двери и увидеть мельком Иду, воображение их разыгрывалось не на шутку. Открытая дверь давала людям повод остановиться, прислушаться, постучаться, притворившись, что прежде здесь жил их друг, о котором они давно ничего не слышали. Не знают ли они, как поживает старина Том, или Нэнси, или Джоанна? Иногда их звали на вечеринку этажом выше или ниже, а то и сами напрашивались к ним. Однажды доведенный до бешенства Вивальдо пинками выгнал на улицу парня, который, стоя в темноте на раскаленной от жары лестничной клетке, пялился, засунув руки в карманы, на Иду или, точнее, на то место, откуда она с криком и проклятьями сорвалась и бежала, увидев его. Парень не вытащил рук из карманов даже под ударами Вивальдо, он только как-то по-животному мерзко постанывал, а после последнего пинка вывалился из дверей, тяжело рухнув плечом на тротуар. Вскоре пожаловала полиция, разгоревшееся любопытство – а что тут на самом деле случилось? – убило в полицейских даже профессиональную гордость, и они засыпали Вивальдо и Иду вопросами. После этого инцидента они всегда держали дверь не просто закрытой, но и на замке, и все же не могли отделаться от впечатления, что тень этого безобразного города падает и на их жилище, дух его почти осязаемо присутствовал в комнате.