— Не будешь.

— Мне, откровенно говоря, и не хочется.

— Ну, смотри…

— До свиданья, — сказала Шанталь, выждав несколько секунд.

Кент тоже сказал «до свиданья», и она тут же положила трубку.

Он встал и прошелся по кабинету.

Что, собственно, произошло? Ну, забыл на какую-то секунду лицо Шанталь, и что из того? А почему вспомнилась эта киноэкранная «клубничка»?

Кент подошел к окну и посмотрел на город. Москва, как обычно, была закрыта синеватой дымкой. Стояла знаменитая осень семьдесят четвертого года, — сухая, теплая, солнечная. Он представил, как хорошо сейчас в долинских лесах. Завтра после всех дел он возьмет Софью и Маринку, — а может быть, и Сашку, — и поедет куда-нибудь. Но Сашка вряд ли захочет, вот беда-то…

Он отвернулся от окна, оглядел свой просторный кабинет. Надо, наверно, взяться за работу. Спуститься в лабораторию к Еремину или еще раз просмотреть проект Моисеева и наконец-то написать заключение. А в пять сесть в машину и поехать в Долинск…

Но работать ему совсем не хотелось. Это было редкое для него состояние — нежелание работать. Работа всегда была для него чем-то естественным и необходимым. Из тридцати пяти прожитых им лет по меньшей мере двадцать были заполнены работой — систематической, упорной, почти ежедневной и, главное, результативной… Главное? Ну да, главное, а почему бы и нет? Результативность несомненная и высокая, и дело тут не в его докторской степени, лауреатском звании и руководящем положении, — все это внешнее, куда более существенно то, что созданные при его участии и под его руководством АСУ облегчили труд многих тысяч людей… Так что же, можно трубить в фанфары, Иннокентий Дмитриевич? А почему так нерадостно, почему больше не хочется работать? Устал? Нет, определенно не то, он совсем не чувствовал себя усталым…

Он прошелся по красной ковровой дорожке, скрадывавшей шаги, потом зачем-то сошел с нее — каблуки сухо и громко застучали по паркету. Кстати, зачем здесь паркет? — подумал он. Почему не обыкновенный линолеум, как во всех не «начальнических» помещениях? И кресла «гостевые» здесь ни к чему, — слишком они мягкие, глубокие, в них только отдыхать и кофеек попивать… Господи, о чем он думает? Паркет, кресла, дорожки — к чему все это?

Ему вдруг захотелось курить. Курил он редко, только когда сидел с гостями Шанталь да за компанию с Софьей и Маринкой, и сигарет при себе не держал. Он открыл дверь в приемную и, стоя на пороге, спросил Асю:

— У вас сигарет не найдется?

Ася замялась всего на какую-то долю секунды и спокойно кивнула:

— Найдется, Иннокентий Дмитриевич.