— Видишь, да не то, — буркнул Кент, и в пику кому-то и чему-то вознамерился поработать с ней в воскресенье, но Софья отказалась:

— Нет, у меня дела. Дом совсем запустила, убраться надо.

В это же воскресенье Кент все-таки пришел к ней вечером, потолкался на кухне, увязался даже в ванную, где Софья затеяла стирку, спросил:

— Можно посижу тут?

— Сиди.

Она, выжимая белье, краем глаза видела его исхудавшее, с темными подглазьями лицо, сигарету со столбиком пепла, упавшего наконец на пол, неспокойный взгляд, то и дело упиравшийся в нее.

— Ну, чего маешься? — спросила наконец Софья. — Жениться надумал, что ли?

— Ну да, — с облегчением выдохнул он.

Софья молчала, яростно выкручивая рубашку Леонида. Ей вдруг захотелось этой рубашкой мокрой наотмашь хлестнуть Кента по физиономии, как своего ребенка-несмышленыша. Куда лезешь, щенок, зачем тебе жениться? Опомнись, пережди дурное время, подумай как следует, двадцати четырех ведь еще нет, и Наталью эту всего три месяца знаешь, да и вообще что ты в этом понимаешь? Мужская сила в тебе взыграла, требует выхода, рвет тебя на части, — но разве это причина для женитьбы? Бабу тебе какую-нибудь попроще, чтобы сумела освободить тебя от этого, а дальше живи как знаешь, но сейчас не ломай себе жизнь, это же власть минуты, часа, потом-то какой ценой за все заплатишь?

Думая так, Софья и сама понимала — все бесполезно, ничего она не сумеет объяснить Кенту, ведь у него нет, как у нее, за плечами тринадцати лет семейной жизни, и не расскажешь, что когда-то вот так же, под влиянием страшной, радостной, непереносимой минуты, сдалась, отступила, позволила телу и всему, что заполнило его, — древней жажде любви, ласки, семени, наконец, — взять верх над собой, а потом расплачивайся годами отчуждения, непонимания, раскаяния, временами бешенства и ненависти к тому, кто показался в ту минуту самым близким, единственным, необходимым… Она не знала этой Наташи, ее чувств к нему, но почему-то была уверена — именно так все и есть, женитьба Кента большая, непоправимая глупость и ошибка… Его-то она все-таки знала уже.

— Что молчишь? — тревожно спросил Кент, касаясь ее бедра, — ванна была тесная, Софья стояла спиной к нему, сидевшему на маленьком детском стульчике у раковины.

— А что говорить? — зло тряхнула она головой, и ее волосы, небрежно заколотые в узел, развалились по плечам. — Ты что, разрешения моего ждешь? Или совета?

Он удрученно молчал, жадно затягиваясь сигаретой.

Софья швырнула рубашку в таз, повернулась и, вытирая руки, попросила:

— Дай закурить.

Он дал ей сигарету, зажег спичку. Софья, затянувшись, села на край ванны, неласково сказала: