— Отказался думать как все. Конкретнее — не захотел ехать на целину. Было это, кажется, в пятьдесят восьмом. Ну, помните, наверно, тогдашнюю кампанию: «Студенты, на целину!»?

— Как не помнить, — кивнул Патриарх.

— Кампания началась как-то неожиданно, по крайней мере в нашем институте, а у меня давно были другие планы. Пока что я изучал теорию, из машин на кафедре была только анекдотическая «Сетунь», и я решил на лето поехать на завод в П. — поработать монтажником, а если удастся, и наладчиком. Я заранее договорился об этом, и меня там ждали. А мне не предлагают даже, за меня уже все решили — я должен, обязан ехать на целину. Потому что едут все, потому что так надо. Я по глупости пытался доказать, что не только для меня самого, но в конечном счете и для всего общества будет куда полезнее, если я эти два месяца поработаю на заводе и приобрету навыки, поистине бесценные для моей будущей профессии. Меня даже не выслушали толком, заявили: не поедешь — выложишь комсомольский билет на стол. Они, оказывается, гораздо лучше меня знали, что мне — и тем более обществу — полезнее.

Русаков замолчал.

— Ну и что же? — полюбопытствовал Патриарх.

— А то, что я приехал на Казанский вокзал, но на три дня раньше, чем предписывалось, и сел в другой поезд, не с целинниками.

— Ну? — торопил, улыбаясь, Патриарх.

— Комсомольские лидеры свое слово сдержали. Когда я вернулся, на курсовом собрании меня из комсомола исключили. Почти единогласно, против никто не был, разве что с десяток воздержавшихся. Институтское бюро решение собрания утвердило — четыре «за», три «против». Особенно усердствовала наша комсомольская богиня, моя однокашница. Уж как она поливала меня на бюро, слушать было страшно. Изверг рода человеческого, вот кто я был в ее понимании.

— А ты?

— Представь себе, пытался доказать свою правоту. Если бы я покаялся, вероятно, обошлось бы строгачом, о чем мне и намекнули.

— Но ведь трое тебя все-таки поддержали.

— Да не меня они поддерживали, они вовсе не считали, что я прав! Лучшего студента, круглого отличника, вот кого они выгораживали! Они это прямо и высказали на бюро — вроде бы индульгенцию мне выдали. Виноват, мол, но заслуживает снисхождения. И потом меня это спасло. На бюро райкома счет был уже в мою пользу — четыре «за», пять «против». И то, наверно, потому, что за меня вступилась кафедра, преподаватели… А если бы наоборот — пять «за», четыре «против»? Ведь исключили бы как пить дать, и наверняка встал бы вопрос о моем пребывании в институте!

— А все-таки не исключили.

— Но ведь случайность! Если бы у одного из этих пятерых настроение было похуже, чем обычно, исключили бы, а?