Патриарх, вздохнув, посоветовал:

— Ты бы прошелся, что ли, а то нудишься… как конь стреноженный. Заодно и шторы задерни.

Русаков, двинув кадыком, молча встал, прошел до широчайшего, почти во всю стену, окна, резко потянул за шнур, сдвигая шторы. В красноватом полумраке успокаивалась от его мощных шагов по незащищенному паркету гулкая тишина.

Русаков, держась обеими руками за спинку кресла, смотрел на Патриарха.

— Можешь походить, размяться. Это я уж привык неподъемно на своем троне сидеть, а тебе тяжело, наверно… Завидую я тебе, Иннокентий. Молодости твоей, таланту, даже твоей мужицкой стати… Ты, если не ошибаюсь, сибирских кровей?

— В общем-то да, — Русаков озадаченно взглянул на него. — Родился там, а вырос на Урале.

— Знаю, — кивнул Патриарх. — Уж не взыщи, твое личное дело изучил в подробностях. Отца с матерью, брата, сестру, жен, детей — всех анкетно знаю.

— Детей у меня — в единственном количестве.

— И это знаю. А что второго не заводишь?

— Об этом не стоит, Николай Аристархович.

— Ну, извини, не в свое дело влез… Ты вот все рассудил — и как я с тобой исключительно в интересах дела, а не в твоих собственных, буду разговаривать, и как не пойму тебя, потому что разные у нас жизни и руководящие посты… Вроде бы и верно — по видимости, по формальным признакам. А по сути? Так уж и не могу понять тебя? Твоих сомнений, твоего права решать, что тебе делать, соглашаться на мое предложение или нет? И твоих историй с этой влюбленной парочкой я тоже, по-твоему, понять не могу… Да поверь уж мне, были у меня и такие истории. Не только у меня и тебя, у многих были! Но что же делать, если приходит время, когда подобные истории необходимо должны выпадать из твоего поля зрения?

— Должны? Необходимо?

— Да, Иннокентий, должны… Ты сам сказал — у тебя сейчас четыреста тридцать два человека. И у каждого из них своя жизнь. Люди в основном зрелые, почти у каждого семья, жена, дети, даже — страшно подумать — любовницы, и такое, как сам убедился, бывает. Ну и что, в каждую судьбу ты должен вмешиваться? Кем ты тогда станешь — духовником, исповедником или блаженным, пытающимся взять на себя все грехи человеческие? Я ведь не случайно сказал тебе: какого черта ты полез в это дело, явно тебя не касающееся? И если бы ты еще что-то мог сделать для них, так ведь не можешь, твое вмешательство только во вред оказалось, так?

— Так, — подавленно согласился Русаков.

— Я ведь не случайно в одну точку бью — почему ты вмешался в это дело. Да потому только, что эта Маша твоя давняя знакомая еще по институту. Так или нет?