Вот она, родина. Здесь Федя родился, вырос, сюда вернулся с войны. А куда же еще ему? Другого такого места во всем мире нет. Только вот на радость ли вернулся-то? Не тот уж Федя Бурлак: не станет в ряд косцов, не перевернет играючи телегу.

А жить надо, делать что-то надо. Свой хлеб он зарабатывал себе силой. Пилил, колол, пахал. Ничего этого он теперь не мог. Конечно, потом, когда окрепнет, он свое возьмет. Только когда вот? Как без дела-то? Кому он такой, без дела-то, нужен? Одной Матрене. Своих детей она похоронила в тридцать третьем году, тогда же и муж ни за что ни про что сгинул. Из всей семьи вдвоем остались — Федя да сестра Матрена. Она ему и такому рада, а больше кому он нужен?

— Здравствуй, Федя, — услышал рядом с собой. Нюра Журабина, с другого края деревни.

— Здравствуй. На покос собралась?

Загорелое Нюрино лицо смеялось, а глаза будто пугались чего.

— Мимо шла. Я присяду? — спросила робко, села, сорвала былинку, прикусила конец, смяла пальцами и все приглядывалась к Феде. Таким его никогда не видела: лицо желтое, плечи острые, глаза круглые, болью налитые.

— Как ты себя… чувствуешь, Федь? — спросила и испугалась, что чувствует он себя ой как плохо.

— Нормально, — улыбнулся Федя, и она улыбнулась, будто лица у них в одной связи были. — По деревне соскучился, сколько раз вспоминал. Приеду, думаю, домой, поднимусь сюда на бугор и буду смотреть…

Он разогрелся на солнце, снял гимнастерку. Нюра хотела сказать что-то и прикрыла ладонью рот: на шее у Феди — до самой ключицы — страшно краснел шрам.

— Тебе… больно? — круглое Нюрино лицо было сейчас сама жалость.

— Нет, зажило все.

— А еще… в живот?

— Доктора мне хорошие попались, вылечили. — не хотел Федя говорить о своих ранах, да все как-то само собой вышло. Разговорился, все рассказал: и о себе, и о докторах, которые его вылечили, и о Жене Крылове — как тот ему два раза жизнь спас, а о себе не позаботился. Да ведь и как не рассказать-то, если люди такие хорошие, а Нюра слушает, будто страдания эти — не его, не Федины, а ее собственные.

Она спуститься ему вниз помогла, плечо подставила. А внизу, у речки, расплакалась.

— Ты чего? — встревожился он.

— Больно тебе было. — только и сказала, только и всего.

Он заглянул ей в глаза. До чего же хорошие глаза. Добрые.

— Теперь мне лучше, хорошо.

Удивительный месяц — июнь.

* * *