7 ШАГАЙ ДАЛЬШЕ, ЖЕНЬКА-ПУЛЕМЕТЧИК!

7

ШАГАЙ ДАЛЬШЕ, ЖЕНЬКА-ПУЛЕМЕТЧИК!

Вечерами у сорокапятчиков отдых. В стрелковых батальонах тоже было тихо. Зато редкий вечер в соловьиное пение не вплетался слитный хор полковой гаубичной батареи. Тягучая мелодия уступала бодрой, но все равно задумчивой, потому что солдата на чужбине постоянно влекло к дому, к дорогим ему людям.

Эх, как бы дожить бы До свадьбы — женитьбы И обнять любимую свою…

В общей солдатской грусти смягчалась грусть Крылова. Но однажды — чего с ним раньше не бывало, — он проснулся ночью, вышел из землянки и не мог понять, что произошло, откуда у него такая печаль.

— Не спится? — заговорил стоявший на посту Пылаев. — Ночка-то какая! И не подумаешь, что другие ночи бывают. Зимой в Сталинграде комбат послал меня в роту. Темно, развалины, фриц лупит, я и заблудился. Ходил — ходил и батальон потерял. Потом вижу блиндаж, я туда. Дождусь, думаю, утра, а там видно будет. Нащупал ноги в валенках. «Браток, — говорю, — подвинься чуть-чуть». Молчат. «Черт с вами», — думаю. Раздвинул двоих, лег. Утром проснулся, вижу: среди мертвецов спал.

Крылов покурил, вернулся в землянку, нащупал в темноте ноги — для него места уже не оставалось. Только теперь рассказ Пылаева поразил его. Налетело жутковатое чувство, переплелось с его печалью. Но надо было спать — он раздвинул лежащих, лег.

Утром он вспомнил историю Пылаева, и к ощущению неведомой утраты у него опять добавилась тревога, хотя ничего не случилось: все было обычно, как вчера и позавчера.

— Поторапливайтесь, — напоминал Костромин.

— Жизнь солдатская: только лег — подымайся. — зевал Пылаев.

— Ты чего мой сапог надеваешь? — хихикал мордвин Анфимов, новичок из пехоты.

Начался новый день.

* * *

Крылова вызвал к себе комбат.

— Штаб полка знаешь где?

— Нет, не знаю.

— Пройдешь поле, спустишься вниз, а там спросишь. Тебя требуют в особый отдел, к капитану Суркову. Догадываешься почему?

— Отчасти.

— Ну, иди.