— Вы сказали, что фамилия старшины роты — Вышегор. Он жив?

— Да. Я узнал об этом из письма.

Крылов продолжал рассказ. Когда он дошел до Старой Буды, штатский прервал его:

— Достаточно. Все, капитан, да-да.

Он встал — Крылов тоже встал.

— Ну что ж, шагай дальше, шагай… Женька-пулеметчик!

Крылов вздрогнул: этот человек знал и о брянских лесах!

— Как… там?

Глаза, в которые он смотрел, о многом говорили ему и о многом умалчивали, но это были глаза человека с чистой совестью.

— Война, Крылов, и здесь и там.

И слова говорили ему о том же — он узнал и слишком много, и слишком мало, и все и ничего.

Штатский улыбнулся, протянул руку — ладонь у него была мягкая и сильная — и вышел из землянки. Крылов остался с Сурковым.

— Еще немного, Крылов, и мы оставим тебя в покое. Не обижайся, время сам знаешь. — Суркова будто подменили: он был прост, его карие глаза улыбались. — Ты сам задал нам трудную задачку: не всякий… воскресает из мертвых. Ну вот и все. Если когда-нибудь это повторится — опять вызовут, — скажи: с тобой уже говорили. Назовешь себя… какую бы тебе дать фамилию? — скажем, Семеновым…

— Зачем?

— Каждый делает свое дело. Ну, служи!

Крылов вышел на улицу. Мимо с песней маршировала стрелковая рота:

«И там война и здесь. И в Раменском это пели и здесь поют. Жизнь продолжается…»

Бесполезно было искать в сознании одну нервущуюся нить — все смешалось, все было заглушено мощным чувством. Шагай дальше, Женька-пулеметчик! Полным доверием к тебе с тебя смыли все, что могло помешать тебе жить!

* * *

Гость в штатском не спеша поднялся вверх по тропинке, капитан Сурков последовал за ним. Сверху им видны были марширующие роты и неровная линия землянок. Оба думали об одном.