— Сорок два.

— Так вот слушай, Рябинин, любитель наливочки. У тебя сорок два, а у Зуева четыре тысячи двести. Понял? А у Окунька три тысячи семьсот. Ясно? Или объяснить?

— Ясно, товарищ старший лейтенант, а как насчет сто грамм?

На этот раз улыбка все-таки поразила Дубравина:

— Еще один на мою голову свалился! Если только замечу, что от тебя пахнет водкой, выгоню из машины к…!

Но он уже заметно потеплел:

— По местам, готовьтесь к маршу.

К Одеру выехали ночью и через час были на передовой. Машину ротного вел Зуев, за ним шел Окунек. Крылов ехал третьим. Передние машины внезапно исчезали в ночном полумраке, и это случалось именно там, где Крылов особенно старался не отстать, — на подъемах, рытвинах, крутых поворотах. Танк впереди, казалось, скользил по дороге, как невесомая тень, даже не замечая препятствий, которые держали Крылова в постоянном напряжении. Он еще не водил машину с такой затратой сил, как в эту ночь. Теперь он понимал, что значило просидеть за рычагами четыре тысячи двести часов — всю войну. Равняться на первоклассных водителей было нелегко.

Ехали без задержек. Экипаж подремывал на ходу, молчал старшина Блинков, бывалый танкист, занявший место Егорова. В ночи, казалось, не было ничего, кроме дороги, гула моторов и силуэта танка впереди.

Но вот машина Окунька замедлила ход — Крылов двигался теперь чуть ли не впритык к ней. Потянулось мелколесье, впереди изредка вспыхивали ракеты, беззвучно мелькали трассирующие пули. Передовая. Крылов почувствовал уже забытое им возбуждение. Чуть-чуть посветлело. По сторонам теперь он различал частые силуэты орудий. Дорога побежала вниз. Одер. Внизу Крылов притормозил, а машина Окунька заскользила по мосту, слилась с противоположным берегом.

— Давай! — потребовал человек в плащ-палатке. Крылов въехал на мост. Слева по воде хлопнуло несколько снарядов, один провыл в небе, унесся вдаль.

На другом берегу батальон занял исходные позиции, а позади на плацдарм все текли и текли машины.

Крылов физически ощутил мощь затаившихся здесь танков и самоходок — разве можно было остановить такую лавину! С тех пор, как он покинул передовою, война стала иной. Он вспомнил два сиротливых танка в донской степи тысяча девятьсот сорок второго года, вспомнил, как в сорок третьем пять-восемь тридцатьчетверок принимали на себя массированный огонь немцев под Дмитровском-Орловским, как в начале сорок четвертого танкисты насмерть стояли в могилевских лесах, прикрывая отход пехотной дивизии. Теперь им уже не так тяжело.

Едва рассвело, небо наполнилось гулом самолетов. Когда-то над землей безраздельно господствовали «юнкерсы» и «хейнкели», а «мессершмитты» были до дерзости наглы — теперь в небе по-хозяйски патрулировали звенья краснозвездных истребителей. «Рама» даже не успела приблизиться — ястребки отшвырнули ее назад, дымным шлейфом спустили вниз. Потом земля дрогнула, будто в ее глубинах ожили титанические силы. Шипение, вой, свист наполнили небо и отозвались впереди чудовищным грохотом. Тысячи снарядов перемалывали оборону гитлеровцев, подготавливая тот миг, когда вперед ринется лавина брони.