Глава L

Овечья ярмарка. Трой касается руки своей жены

В день овечьей ярмарки в Гринхилле, этом Нижнем Новгороде Южного Уэссекса, царило еще более шумное и веселое оживление, чем в обычные дни. Торговля разворачивалась на холме, вершина которого окружена была насыпью и овальным рвом – остатками древних укреплений, кое-где порушенных, однако в целом неплохо сохранившихся. В двух местах кольцо вала расступалось, и через эти ворота путники, поднявшиеся по извилистой дороге, попадали на ровную зеленую площадку десяти или пятнадцати акров величиной. Здесь и проходила ярмарка. Постоянных сооружений было немного: в большинстве своем посетители отдыхали и подкрепляли силы под шатрами и навесами.

Пастухи прибывали на ярмарку издалека. Некоторые из них покидали дом за трое суток, а то и за неделю до начала. В течение дня они проходили со своим стадом не более двенадцати миль, а вечером за плату располагали подопечных на заранее выбранных придорожных полях, где те паслись, успев с утра изрядно проголодаться. Каждый пастух шагал позади овец, неся за плечами узелок со всем необходимым на неделю, а в руке – крюк, похожий на посох пилигрима. За время пути некоторые животные могли выбиться или охрометь, бывало также, что матки в дороге ягнились. Для таких случаев стадо, идущее из дальней деревни, порой сопровождала повозка, запряженная пони. В ней везли ослабевших овец.

Уэзерберийские пастухи в такой предосторожности не нуждались, поскольку путь в Гринхилл не был для них очень уж долгим. Однако объединенное стадо двух ферм получилось столь велико и ценно, что требовало к себе большого внимания, посему Габриэль сопровождал его вместе с пастухом Болдвуда и Каином Боллом. Их путь наверх, к плато, пролегал через развалины древнего города Кингсбери. Позади стада трусил, конечно же, старый пес Джордж.

Когда косые лучи осеннего солнца осветили росистую площадку на ярмарочном холме, над дорогами, сходящимися к его подножию, висели облака пыли. Проходя между рядами живых изгородей, пересекающими равнину, стада овец медленно тянулись вверх по змееподобным тропам и через одну из брешей в крепостном вале входили на площадку: сотня за сотней, рогатые и безрогие, голубые и рыжие, светло-желтые и бурые, даже зеленоватые и красноватые – все определялось фантазией красильщика и обычаями фермы. Погонщики кричали, собаки воодушевленно лаяли, но курчавые путешественники после долгой дороги казались безразличными к этому ужасающему шуму и только жалобно блеяли, выражая недовольство непривычной обстановкой. То здесь, то там над стадом высилась голова рослого пастуха – так истукан возвышается над толпою идолопоклонников, простершихся ниц.