Поставлено Фрэнсисом Троем в память о милой его сердцу Фэнни Робин, умершей 9 октября 18… года в возрасте 20 лет.

Поставлено Фрэнсисом Троем

в память о милой его сердцу Фэнни Робин,

умершей 9 октября 18… года в возрасте 20 лет.

Ниже было приписано:

Здесь же покоится прах вышеупомянутого Фрэнсиса Троя, умершего 24 декабря 18… года в возрасте 26 лет.

Здесь же покоится прах вышеупомянутого Фрэнсиса Троя, умершего 24 декабря 18… года в возрасте 26 лет.

В храме снова заиграл орган. Все той же легкой поступью Батшеба обогнула угол и остановилась на крыльце. Сквозь закрытую дверь было слышно, как хор разучивает новый гимн. В эти секунды душу Батшебы всколыхнули чувства, которые она считала давно умершими. Тоненькие ребячьи голоса отчетливо выводили стихи, смысл коих недоступен детскому уму: «Свет благой, веди тьмою объятого…»[80]

Чувства Батшебы всегда до некоторой степени определялись сиюминутными порывами: в этом она была похожа на многих других женщин. Сейчас что-то большое подступило к ее горлу, а затем и к глазам, и она решила позволить слезам пролиться, раз уж им так хочется. Они потекли, притом обильно. Заплакав, сама не зная отчего, Батшеба поддалась натиску мыслей, отнюдь для нее не новых. Роняя слезинки на каменную скамью, она желала любою ценой сделаться как те невинные дети, что поют гимн, не понимая слов. Перед мысленным взором в сгущенных красках проносились все события ее недолгой жизни. Даже то, к чему она прежде была равнодушна, теперь отзывалось болью. И все же эти слезы явились для нее скорее благодатью, нежели карой за прошлые грехи.

Батшеба сидела, закрыв лицо руками, и не заметила того, кто тихо взошел на крыльцо, увидел ее и сперва хотел было уйти, но затем остановился и стал за ней наблюдать. Когда она по прошествии некоторого времени наконец подняла голову, все лицо ее было мокро, а глаза застилала слезная пелена.

– Мистер Оук! – воскликнула Батшеба смущенно. – Давно ли вы здесь стоите?

– Несколько минут, мэм, – почтительно ответил Габриэль.

– Вы в церковь?

Хор, словно подсказывая Батшебе слова, которые она могла отнести к самой себе, пропел: «Я любил яркий день и тщеславию отдавал мою волю во власть…»

– Да. Я, видите ли, в хоре с басами пою. Вот уже несколько месяцев.

– Не знала… Ну, так я вас оставлю.

«То, что было мне мило, утрачено», – пропели дети.

– Не уходите из-за меня, госпожа. Лучше я сегодня пропущу спевку.

– Ах нет, я ухожу не из-за вас…

Последовало неловкое молчание, в продолжение которого Батшеба пыталась незаметно для Габриэля промокнуть заплаканное раскрасневшееся лицо.