Наконец в один прекрасный день чек поступил; а вскоре после этого настал еще более счастливый момент. Рано утром мама уехала в город и вернулась, когда мы пили чай. Мы сразу поняли, что она довольна тем, как прошел ее день, потому что выглядела мама моложе, чем обычно, держала голову высоко и привезла нам коробку засахаренных каштанов.

– Мэри, Роуз, послушайте, – сообщила она. – Во вторник к трем вам нужно быть в Панмур-холле. Я отпрошу вас из школы.

– А кто играет? – спросили мы.

– Это не концерт, – сказала мама, с огромным удовольствием вытаскивая кролика из шляпы, – и играть будете вы. Вы покажете Маурусу Кишу, на что способны, и, если проявите себя хорошо, он станет давать вам уроки, пока вы не сдадите экзамены на стипендию.

Мы лишились дара речи. Киш считался лучшим в Лондоне учителем фортепиано из тех, кто соглашался брать совсем юных учеников. Это было прекрасно. Мы как никогда приблизились к славе, после которой заживем райской жизнью, будем заниматься только музыкой и станем выступать с великолепными оркестрами в огромных залах, где звуки фортепиано разрастаются и проявляются в полную силу. Но в то же время это было ужасно. Вдруг выяснится, что мы все-таки никуда не годимся. Возможно, мама думает, что мы умеем играть, только потому, что нас любит. Но мы с Мэри кивнули друг другу через стол, произнесли фразу, которую повторяли на протяжении всего детства: «Все будет хорошо», поцеловались и обняли маму.

– А теперь что касается тебя, Корделия, – радостно продолжала мама. Мы в замешательстве отшатнулись. Неужели Корделия тоже будет брать уроки? Какая ужасная трата денег. Но после секундного потрясения мы поняли, что ничего иного маме не оставалось.

– Ты, Корделия, – радостно продолжала мама, – в среду к половине третьего ты отправишься в «Риджент студиос», что на Мэрилебон-роуд, и сыграешь мисс Ирэн Мейер.

Корделия промолчала, и мы знали почему.

– Она отличная учительница, – говорила мама с напускной веселостью. – Я спрашивала нескольких человек, и все ее рекомендовали.

– Неужели? – холодно произнесла Корделия. – Никогда о ней не слышала. – Потом она выпалила вопрос, который, на ее взгляд, был весьма логичным. – Если Мэри и Роуз получили возможность учиться у Мауруса Киша, почему я не могу учиться у Ганса Фехтера?

Мы понимали, что она имеет в виду. Эти два имени находились на одном уровне. Но маму ее слова задели сильнее, чем нас.

– Ах, доченька, даже не думай о Гансе Фехтере! – воскликнула она.

– Это еще почему? – спросила Корделия.

– Он очень жестокий человек, – ответила мама. – Даже не вздумай ему играть. Я знала его еще молодым, он уже тогда был ужасным человеком, а теперь, постарев, он, по слухам, стал еще хуже, у него язык как плеть.