Она продолжала таращиться на него, пока мисс Бивор не произнесла с легким смешком:

– Вы сами знаете, что в глубине души вы ею очень гордитесь. – Забрала медальон и снова повесила его себе на шею. – Если весной все сложится так хорошо, как я надеюсь, – заявила она, – надо будет подарить вам такой же медальон.

– Спасибо, – сказала мама.

– Все непременно сложится хорошо, – с вызовом пообещала мисс Бивор. – Синьор Сала – великолепный учитель, и Корделия научится у него очень многому, помимо музыки. Он потрясающе культурный человек. Большой знаток Данте. Nel mezzo del camin’ di mia vita Mi troverai in una selva oscura[111]. Ну что ж, мне пора, я уверена, что в ближайшее время все станет явным прямо на наших изумленных глазах.

Когда я проводила ее до двери и вернулась в комнату, мама сидела на полу у огня. В те времена так делали только мы, а взрослые – почти никогда.

– Что ж, – сказала она, – я жалела, что здесь нет твоего отца. Но даже будь он здесь, он не смог бы помочь. Но, Роуз, разве не чудесно, разве не чудесно было бы, если бы он вернулся хотя бы на десять, на пять минут и посидел здесь? Но я знаю, что он ничего не смог бы с этим поделать. Ах, бедняжка Корделия, бедняжка Корделия, как портит ее своей любовью эта глупая женщина. Как странно было видеть прекрасные глаза твоей сестры раскрашенными таким же синим цветом, как море на цветных открытках с пейзажами. Как несправедливо, что вы с Мэри умеете играть, а она нет. Как несправедливо, что ее так полюбила эта дура. Да, поистине я в сумрачном лесу.

Глава 17

Глава 17

Когда мы приехали в Панмур-холл, мистер Киш, очень старый господин с черной бархатной кипой на голове и острой седой бородкой, расцеловал маму в обе щеки и сказал двум юношам, как раз покидавшим зал, что это великая Клара Кит, которая ушла со сцены слишком молодой, она играла «Концерт до минор» Моцарта и «Карнавал» Шумана лучше всех из когда-либо живших женщин. Потом он бросил на нас взгляд, говоривший, что ему тоже приходило в голову, что мама может считать, будто мы умеем играть на фортепиано, только потому, что любит нас. Потом он взял список с нашим репертуаром, который составила мама, поднял брови и спросил: «Неужели они в самом деле выучили все эти композиции?» Затем он довольно сварливо велел сначала Мэри, а потом мне сыграть этюды Шопена. С Мэри он спросил второй «Этюд фа минор», требующий сочетания стаккато и легато в одной руке, а мне дал первый из Grandes Etudes[112] из десятого опуса, потому что его чудовищно трудно играть в правильном темпе и нужна большая гибкость кисти при активных движениях. Еще он велел ей сыграть «Революционный», а мне – «Черные клавиши», и после этого оказалось, что все хорошо.