Но ни тогда, ни на одном из последующих уроков мы не получили того одобрения, о котором мечтали. Мы были уверены, что если мистер Киш действительно высоко оценит нас, то станет постоянно расточать дифирамбы и выражать удовольствие. Но, разумеется, в репетиционной комнате мы навсегда попрощались с похвалами, которые были и остаются привилегией любителей. В профессиональном пути – стоит им едва мелькнуть в поле зрения – наступает новый этап. Учитель, работая с учениками, которых считает настоящими музыкантами, должен уделять внимание не достижениям, а их ошибкам, а как только ученик начинает выступать на сцене, его личность раздваивается и он становится одновременно учителем и учеником. Благосклонные заметки в газете, цветы в артистической уборной, аплодисменты, толпы – это свидетельства успеха, но все-таки не похвала. Они не спасают от самоупреков за невыразительную каденцию, за смазанный вход в тему. Но мы нашли некоторое утешение в том, что стали частью дружественного племени. Однажды мы стояли с полудюжиной других учеников мистера Киша и слушали, как он играл для нас пассажи из бетховенских сонат в той же манере, в какой их давным-давно при нем исполнял Лист в Будапеште, и никто, похоже, не думал, будто у нас нет права там находиться. В другой день мы ходили на фортепианный концерт Сен-Санса[113] и случайно сели рядом с рыжеволосой девочкой, которая занималась у мистера Киша через час после нас, а потом выпили вместе чаю, и она, похоже, вовсе не собиралась смеяться над тем, что мы говорили. Мы словно стали вести праведную жизнь после долгих лет школьных преступлений. Дело было, разумеется, не в том, что другие ученицы и учителя принадлежали к людям второго сорта; просто из-за ужасной необходимости непременно получить общее образование большинству детей приходилось проводить так много тоскливых часов, изучая совершенно неинтересные предметы, что они находили прибежище в насмешках, а их учителя раздражались, потому что были вынуждены заниматься со скучающими детьми. Но здесь мы учились тому, что любили. Юношам и девушкам, обступившим фортепиано мистера Киша, было не до колкостей в адрес друг друга, потому что они внимательно наблюдали за его порхающими пальцами, извлекавшими из фортепиано истинное наслаждение, достойное Диониса, что некогда дарили своим слушателям Лист и его современники; подобное звучание невозможно воспроизвести с той певучей и расслабленной техникой игры, которую используют музыканты в наше время. Мы с Мэри и той рыжеволосой девочкой почти не замечали друг друга, ошеломленные хрустальной чистотой туше Сен-Санса, настолько менявшей голос инструмента, на котором он играл, что вычурный орнамент его собственной музыки исчезал под ледяными кончиками его пальцев и становился строгим, словно морозные узоры на окне. Разумеется, позже нам предстояло узнать, что музыкальное сообщество тоже не обходится без мелкой зависти и обид, поскольку, хотя музыканты практикуют и изучают благородное искусство, они, как и школьники, вынуждены сталкиваться с конкуренцией. Но так плохо, как в школе, там не было никогда, и, вступив в мир счастливого ученичества, мы словно попали в рай.