– Видите, – сказала Мэри, – она пошла на встречу с ним и, скорее всего, с его матерью, а потом они вернутся и сообщат маме, что обручились.

Но мне это не нравилось. Пустой гардероб выглядел так же неправильно, как папин пустой кабинет. А Розамунда пожала плечами, как мне показалось, с напускным равнодушием.

Произойти могло что угодно. Так что вечером, возвращаясь из школы вдвоем, потому что Розамунда отправилась за покупками, мы с Мэри не слишком удивились, когда, свернув с Хай-стрит на Лавгроув-плейс, увидели впереди взбудораженную мисс Бивор, спешившую к нашему дому. Она шагала очень быстро и иногда переходила на трусцу, пока подол ее длинного медно-красного платья не запутывался меж лодыжек, а большая шляпа с перьями не сбивалась набекрень.

– Смотри, смотри, – сказала Мэри, – она в ужасном состоянии. Говорю тебе, это не мои домыслы, все наверняка произошло так, как я и думала. Корделия с кем-нибудь сбежала и написала мисс Бивор, что бросает музыку. Быстрее, быстрее, давай спросим ее.

Услышав топот наших ног, мисс Бивор оглянулась, закрыла глаза, увидев нас, и прислонилась к ограде. Когда мы догнали ее, она с горечью выдохнула:

– Я думала, это Корделия.

– В чем дело? – спросила Мэри. – Что с ней случилось?

Мисс Бивор всхлипнула и снова припустила трусцой в направлении нашего дома. Мы шли рядом с ней, пытаясь добиться объяснений, чтобы быть готовыми при необходимости сообщить тяжелую новость маме. Мы знали, что мисс Бивор очень глупа и, возможно, поднимает шум на пустом месте, но хотели в этом убедиться. Однако она только издавала звуки, выражавшие раздражение и отвращение, и отмахивалась от нас. Кисти рук у нее были обнажены, что в те времена считалось неприличным; и она, враждебно вскинув их, сказала нам тоном, взывающим к сочувствию: «Я еще и перчатки потеряла», и, снова разрыдавшись, очень быстро засеменила вперед к нашим воротам.

Там мы сразу поняли, что, какую бы плохую новость ни принесла мисс Бивор, здесь о ней уже слышали. Входная дверь была открыта, и, поднимаясь на крыльцо, мы увидели, что сумочка, которую обычно носила с собой мама, валяется на полу. Мы бросились в дом мимо мисс Бивор, причитавшей: «Я даже не смогла взять кеб, на станции всегда есть кебы, но именно сегодня не было ни одного». Она проследовала за нами в гостиную, которая оказалась пуста. Но французские окна в сад были открыты, и мама стояла на лужайке и смотрела вверх на окно комнатки, раньше принадлежавшей папе, а теперь – Корделии.

Мы побежали к ней, крича: «Что случилось?» – но мама, не замечая нас, продолжала неотрывно смотреть на пустое окно. Мисс Бивор, спускаясь по чугунному крыльцу в сад, поскользнулась и упала на гравийную дорожку, взвизгнув, как люди, достигшие такой крайней степени отчаяния, что весь зримый мир обращается против них, и с их обуви слетают каблуки, а камни только и ждут, чтобы насажать синяков им на колени. Мама услышала ее, обратила на нее свой немигающий взгляд и сказала нам: «Поднимите эту бедную идиотку». Но мисс Бивор истерически вскочила еще прежде, чем мы успели к ней подойти, и заковыляла к маме, крича: