В нынешнем его существовании имелась некая странность: когда в пойме он наблюдал за работой машин, когда в ремонтных мастерских разбирал мотор или схему прибора, занятие как бы связывало его с привычной жизнью и, главное, со временем, в котором он находился до приезда сюда; возвращаясь же в старый, скрипучий, с темными закутками дом, он снова отстранялся от всего, что знал и что существовало вдали отсюда. В этом причудливом сочетании и состояла странная особенность его нынешней жизни.

Почти каждый день, когда наступали сумерки и по углам между бревнами располагалась чернота, огарок свечи слабо освещал в бане дощатый стол: старуха принимала кого-то из односельчан. Сквозь щель было видно, как баба Стеша истово шептала и бормотала над посудой с травяным настоем или отваром. Чаше всего к ней приходили с зубной болью. «Четыре сестрицы, Захарий да Макарий, Дарья да Марья, да сестра Ульяна сами говорили, чтобы у раба божия (она называла имя больного) щеки не пухли, зубы не болели век по веку, отныне и до веку, — глухо и настойчиво обращалась она к кому-то. — Тем моим словам ключ и замок; ключ в воду, а замок в гору». Она поила больного жидкостью и давала ее с собой.

Иногда она по три раза повторяла заговор на осиновый сучок, иногда на кусок воска, трижды макая его в солонину, иногда же ограничивалась плевком через левое плечо. Подростка, у которого тело было покрыто нарывами, баба Стеша неделю поила густым отваром, приговаривая: «Не от угля, не от каменя не отрастает отростель и не расцветает цвет; так же бы и у меня, раба божия Павлуши, не отрастали бы на сем теле ни чирьи, ни вереды, ни лишаи и ни какие пупыши».

Конечно, Вербин не изменил своего отношения, не мог же он принимать это всерьез, но его разбирало любопытство, и он продолжал скрытно наблюдать. Когда приходили с ячменем, баба Стеша, лизнув указательный палец, смазывала слюной больной глаз и повторяла трижды: «Господи благослови! Солнце на запад, день на исход, сучок на глазу на извод: сам пропадет, как чело почернеет. Ключ и замок словам моим». После этого она мазала веко мазью. Вербин удивился слову «чело», но оказалось, в деревне так называли устье печи, откуда пламя и дым шли в трубу.

В маленькой подслеповатой баньке в сумерках, при свете свечи, лечили от икоты, от порчи, от укоров, от осуда, от пьянства, от сглазу, от оговоров, от течения крови, от многих болезней — подлинных и мнимых. Баба Стеша знала, как помочь женщине легко родить, умела приручить собаку и петуха, знала, как сделать так, чтобы человек не заблудился в лесу. Эта маленькая, сухая, морщинистая старуха была переполнена желанием всем помочь, всякий больной или скорбящий, всякий бедолага и горемыка — любой, кому было плохо, — вызывал у нее сострадание; она была искренне убеждена, что без нее не обойдутся, и всегда спешила на помощь. Всякий человек, даже пьяница, никчемный драчун и куражливый сквернослов Прохор, мог рассчитывать на ее участие.