Но присутствовала в их существовании некая постоянная печаль: и он, и она знали про себя твердо — не за горами конец. Не было у них прошлого, не могло быть и будущего, они могли жить лишь минутой, часом, в лучшем случае — днем.

Ему нравилось, когда она рассказывала, он узнавал от нее то, о чем не имел представления.

В один из вечеров Даша привела его к маленькому круглому озеру в глубине леса. Высокие деревья стеной окружали берег, вода неподвижно отражала небо и зубчатый край леса.

— Деревенские сюда не ходят, — сказала Даша. — Боятся. Говорят, здесь водяной.

— А ты не боишься?

— Нет, — улыбнулась Даша.

Он подумал, ей действительно в лесу нечего бояться, она была здесь своя.

— Я купаюсь тут часто. Глубоко, и вода чистая… И нет никого, — объяснила она.

— Даша, ты не скучаешь одна? — спросил Вербин. Она задумалась и покачала головой.

— Нет… Если смотришь вокруг, то не скучно. Это что? — она неожиданно подняла с земли обломок валежника.

— Палка, — удивился Вербин.

— Это ветка можжевеловая, выпрямилась, видишь, к вёдру. К ненастью она дугой согнется. А вон комары-толкунцы столбом поднялись, пеньку толкут… Видишь? Тоже к погоде хорошей. А это что? — она сняла с ракитовой ветки пушинку.

— Пух… — пожал плечами Вербин.

— Вот видишь, ты не знаешь, тебе и скучно, — улыбнулась Даша. — Это семечко иван-чая летает. Помнишь цветы, крупные такие, красные, я показывала тебе? Вместо цветов теперь стручки длинные. Подсохнут, растрескаются, после пухом окутываются. На каждой пушинке семечко. Ветерок подует, они и полетят землю засевать.

Темная неподвижная вода в озере отражала светлое небо, косо отрезанное зубчатой линией еловых вершин.

— Хорошо бы одним здесь жить, — сказал Вербин.

Она посмотрела на него и улыбнулась печально.

— Ты не сможешь, — покачала она головой. — Поживешь — затоскуешь. Потянет тебя прочь так, что мочи не станет. Оттого и ко мне переменишься.

— Нет, что ты, почему… — забормотал он обескураженно.

— Я знаю, — сказала она.