— Ничего себе история! — засмеялся Вербин. — Я — в роли Фауста.

— Я открыто с тобой говорю. Мне знать надобно, что передала я. Коли откажешься, я тебя из могилы достану. Вся твоя жизнь прахом пойдет.

Через стол она смотрела в упор — глаза в глаза. Он подумал, что дело зашло слишком далеко. С самого начала он был убежден, что пройдет мимо, позабавившись на ходу, — была игра, редкая забава, в любую секунду он мог отстраниться, шагнуть в сторону, и вдруг незаметно и неожиданно открылось: нужно платить.

Она смотрела в упор и ждала ответа.

— Но… это же нелепо… — Он с сожалением усмехнулся. — Представьте, я — и вдруг… — Он посмотрел на нее и добавил с досадой: — Если б я мог вам объяснить… Но вы сами подумайте, насколько все это нелепо! Было мне интересно, не спорю, в наше время редкость все-таки, я потому и стал к вам ходить, но требовать от меня чего-то, какие-то обязательства… нет, чушь!

— Говоришь, интерес был? — спросила Аглая.

— Был, я не скрываю.

— Умел брать, умей и платить. Нынче много таких развелось — брать берут, а платить не хотят. Это тебе не забава. Думаешь, поиграл походя — и поминай, как звали? Славно дело, узнал, что людям знать не положено, да и пошел себе легким шагом! Не будет так!

— Поздно, пожалуй, в другой раз поговорим. — Вербин встал.

С Аглаей что-то произошло: она прикрыла глаза, лицо ее стало белым, застыло неподвижно и помертвело как бы.

— Что с вами? — спросил Вербин.

Она, как непосильную тяжесть, подняла веки и сказала отчужденно:

— Другого раза не будет.

— Что-то мрачные мысли вас посещают, — улыбнулся Вербин.

— Я знаю, — произнесла она глухо. — Книги да тетради в сундуке я тебе оставляю, возьмешь после. Не болтай, чужим на глаза не показывай, держи в сохранности, ценность редкая. Сам когда-нибудь передашь надежно. Ежели не передать, муку сулят, уговор издавна такой идет. Да помни, я тебя не отпущу, не надейся, ты теперь наш, — повторила Аглая вслед. — Не захочешь, под белы руки поведут. Я тебя не оставлю.

Он вышел, прикрыл за собой дверь и с облегчением перевел дух. Его уже угнетала эта история. Он полагал себя сторонним зрителем, а его вдруг поволокли на сцену и объявили исполнителем главной роли. Он вспомнил предостережения бабы Стеши: стороной не пройдешь, заденет; коготок увяз — всей птичке пропасть… Он не задумался над угрозами Аглаи, но потом, позже, он не раз вспоминал их: ход событий возвращал его к ним.

2. В эту ночь баба Стеша не стала его расспрашивать. Ее разбирало нетерпение, и все же она и словом не обмолвилась о соседке.

— Тебе и так не сладко, — сказала она и ушла к образам молиться.