Она молилась о постояльце, просила уберечь от соблазна и спасти от лукавого. Это был переломный момент — кто кого, и она до рассвета молила о защите и помощи, забыв об усталости, возгоралась сердцем в надежде, что молитва ее будет услышана.

На другой день она выслушала его рассказ. Когда Вербин закончил, вид у нее был горестный.

— Жалко мне ее… — сказала она с грустью, и он поразился.

— Жалко?! Но ведь вы… — Он растерянно умолк.

— Всю жизнь враждовали, а все ж жалко. Ведь с рождения-то была чисто божья душа, это уж потом повернулось. Мы подругами были, бегали вместе, родители наши соседями жили. Я хоть радость знала, горе, детей растила, а она всю жизнь бобылкой, как перст одна. Вот наказание-то… Бог и люди от нее отвернулись, сладко ли? А помирать-то ей каково? Вишь, боится, о душе задумалась. Да поздно, срок-то вот он наш, выходит. Оттого можно и пожалеть. За то, что зло в себе носила, а добра не принимала. Что жизнь не заладилась. Что прощения ей не будет. Могла праведно жить, а жила худо. Потому и жалею.

Вербин слушал ее и думал, что всеобъемлющая, безграничная доброта этой женщины такая же редкость на земле, как и промысел Аглаи; они обе были редкостью в этом мире, будто не успели уйти со своим временем, нечаянно попали в чужое и задержались ненароком. Другая жизнь затапливала землю, им предстояло вскоре кануть без следа.

На другой день пришло письмо от Родионова. Он сообщал, что добивается пересмотра проекта, и был убежден, что Марвинское болото можно отстоять. «Я надеюсь, Алексей Михайлович, вы сделаете по совести», — писал он в конце письма.

Вербин посидел неподвижно и вышел на улицу. Возле здания конторы в земле рылись куры, поодаль стайкой слонялись собаки. Уставясь взглядом в землю, на скамейке неподвижно сидел глухонемой старик. От далекой речной излучины едва слышно доносился шум моторов. Вербин представил, как отдает приказ и грохочущий строй машин направляется в лес. Конечно, вскинется вся деревня, и угасшая война вспыхнет вновь. Он почувствовал желание все бросить, уехать.

Он брел и думал, что в любом случае станет козлом отпущения. Если колонна начнет в лесу, а проект отвергнут, вину свалят на него: зачем начал? Если же колонна из поймы не уйдет, а проект оставят прежним, виноват будет он же.

Он подумал, что такие мысли приходили в голову Родионову, пока тот не принял решение поступить по совести. Нельзя сказать, чтобы Вербину до сих пор приходилось кривить душой: в любом деле всегда имелся выбор, приемлемый для всех выход. Решение обычно оставалось внутри технической проблемы, никому в голову не приходило подумать о совести. Ни в одной формуле, ни в одном расчете не было условного знака, обозначавшего совесть, на ответ она не влияла. То была чужая область, забота гуманитариев — здесь же все упиралось в расчет, в технологию, и скажи кто-нибудь, что возникнет надобность поставить в условие задачи значение совести, его подняли бы на смех. На самом деле, что, кроме смеха, могло вызвать предложение решить задачу по совести, имея в виду не тщательность решения, а то, чтобы ответ учитывал категорию нравственности, называемую совестью. Автор предложения тотчас прослыл бы остроумцем, шутником, большим оригиналом.