— Ради чего ты сжег мою деревню?

Теперь Гэбриэл по-настоящему понял, что все в истории, которой его пичкали с детства, ложь.

Сентас Рей переступил с ноги на ногу, очевидно, подобного вопроса он не ожидал.

— Что ж, пожалуйста, если тебе так важно это знать, — в его голосе снова была усмешка. — Я руководил операцией, мы перерезали всю деревню, следуя своему заказу. У нас была цель камня на камне от нее не оставить, и ты должен быть мне благодарен за то, что я выбрал тебя, а не положил там вместе с твоей семейкой.

— Почему? — ненависть была так сильна, что сил хватило лишь на один короткий вопрос.

— Ты был чертовски красив, — просто ответил Сентас. — Ты и сейчас выделяешься среди остальных. Такими и должны быть члены Братства.

— Как называлась эта деревня? — Гэбриэл все-таки не выдержал, его голос сорвался.

Сентас же победно рассмеялся.

— А этого, мой дорогой, ты никогда не узнаешь, если не вернешься на мою сторону.

Он развернулся и пошел прочь, сапоги заскрипели по гальке.

Его все-таки покормили, как и обещала Алма Рая, и снова оставили одного. Его никто не охранял, и никто не следил, словно его уже не было.

Гэбриэл прошелся по двору и вернулся в хижину, где они ночевали. Лег на циновку, закинув руки за голову. Интересно, все перед смертью много думают?

«Если успевают», — мрачно ответил он сам себе.

Что ж, если смотреть на это с такой стороны, то ему повезло гораздо больше, чем другим. Каким-то образом ему всегда по-своему везло.

...Когда он открыл глаза, над ним не было ни палящего солнца, ни звездного неба. Выбеленный бревенчатый пололок.

Гэбриэл приподнялся на локте, осматриваясь. Он находился в маленькой комнатке, которую они с Дериком еще в детстве прозвали камерой одиночного заключения. В детстве, когда кто-то из воспитанников вел себя неподобающе, Сентас Рей запирал его здесь, чтобы ученик побыл несколько дней наедине с собой и «одумался».

Гэбриэл не был здесь с восьми лет. Все ученики давно выросли, и он полагал, что эта комната давно превратилась в кладовку, но, оказалось, что она осталась прежней, простаивала годы и ждала своего очередного гостя.

Даже кровать здесь была все та же, которую он помнил — деревянная койка без матраса и подушки, лишь прикрытая простыней. Провинившийся должен думать время своего заключения, а не нежиться на перинах, как говорил учитель.

Гэбриэл поднялся. Тело отдалось болью. Он опустил глаза и обнаружил, что его разорванные веревками запястья кто-то тщательно перевязал, и теперь на них красовались белоснежные бинты. Одет он был все в ту же грязную одежду, но чистая и выглаженная висела на стуле.