Читать она умела и сама, но за три года у госпожи Скурк отвыкла, а когда я пыталась усадить ее за книжки и тетрадки, убегала резвиться с детьми слуг. Зато шить ей нравилось. Как-то я обмолвилась, что была портнихой — и она посмотрела на меня с таким благоговением, словно я призналась в близком знакомстве с богами.

С Вилькой было веселее. И с ней было просто.

Управляющий, господин Слефсон, и его жена, оба холодные и строгие, как сам Белый замок, относились ко мне со всей почтительностью, подобающей графине Даниш-Фрост, и от слуг, видно, требовали того же. Порой я ловила косые взгляды, замечала, как перешептываются горничные и лакеи, но внешне все вели себя безупречно. А поговорить по-свойски, запросто было не с кем. Может, удастся сблизиться с госпожой Слефсон? Она, как положено, взялась знакомить меня с хозяйством замка, и я во все добросовестно вникала — я же не Вилька.

Только всерьез ли это? У меня нет подстроенного родства с аристократической семьей, и нет герцога, которому вздумалось бы меня удочерить. Брак, заключенный по воле богов, по их же воле может быть и расторгнут — ровно через год в Храме Всех Богов. Мне отдали комнаты хозяйки замка. Но мать Рауда вернется вместе с его братом, и что тогда?

Пусть он скажет наконец, кто я — жена или… просто кошка, которую пустили в дом переждать ненастье!

Я думала об этом, стоя на длинном балконе и любуясь ступенчатыми башнями западного крыла, озаренного лучами заходящего солнца. Золотисто-розовый свет заливал сахарные стены, ледяные зубцы, балкончики в живописных сосульках и купол часовни Нежи немного поодаль.

Рауда я сегодня не ждала и, услышав, как за спиной отворяется дверь, решила, что это Вилька. Набегалась во дворе и пришла рассказать что да как.

Но это был он — Белый Граф. Глаза — сапфиры, волосы — снежный вихрь, доха из полярного волка — чистое серебро. Теперь-то я видела, каково истинное великолепие этого меха!

— Замерзнешь, Кошка, — Рауд скинул доху и набросил на меня.

В одной кашемировой шали и правда было холодновато.

— Почему ты зовешь меня Кошкой?

— Тебе не нравится?

Он подошел и встал рядом, с удовольствием жмурясь на закат.

— Сегодня Альгредо прислал два письма. Одно Альрику, в котором говорит, что будет рад видеть его зятем, а другое Эмелоне, и оно начинается словами: "Наша дорогая, счастливо обретенная дочь". Все, дело сделано! Теперь можно отдохнуть.

Рауд обеими руками оперся на белые перила и некоторое время стоял так, глядя вдаль. Потом повернулся ко мне:

— Прости, что бросил тебя одну.

В закатном свете его кожа приобрела прежний теплый оттенок, синие глаза сверкали нечеловечески ярко.