– Ты как солнце, – донёсся голос из прошлого, что сгорело в пожаре Совина. Голос звучал так удивительно нежно, что Милош уже не был уверен, не придумал ли он всё сам. – Рядом с тобой тепло даже зимой, даже в этом каменном городе.
– Ты как солнце, – донёсся голос из прошлого, что сгорело в пожаре Совина. Голос звучал так удивительно нежно, что Милош уже не был уверен, не придумал ли он всё сам. – Рядом с тобой тепло даже зимой, даже в этом каменном городе.
Он улыбался, касаясь губами тёмных волос, что пахли терпкими травами и полевыми цветами.
Он улыбался, касаясь губами тёмных волос, что пахли терпкими травами и полевыми цветами.
– Разве зимы иные на твоей мельнице?
– Разве зимы иные на твоей мельнице?
– Да. – Её дыхание щекотало шею. – В избе тепло и пахнет хлебом и деревом, а мельница скрипит едва слышно на ветру, и колесо покачивается, будто желает снова побежать и разбить лёд на запруде. И даже в самые сильные морозы не страшно замёрзнуть, потому что…
– Да. – Её дыхание щекотало шею. – В избе тепло и пахнет хлебом и деревом, а мельница скрипит едва слышно на ветру, и колесо покачивается, будто желает снова побежать и разбить лёд на запруде. И даже в самые сильные морозы не страшно замёрзнуть, потому что…
Она замолчала, спрятала лицо, испугавшись собственных слов.
Она замолчала, спрятала лицо, испугавшись собственных слов.
– Что?
– Что?
Дара мотала головой и тихо смеялась.
Дара мотала головой и тихо смеялась.
– Нет-нет, это глупости всё. Дурное.
– Нет-нет, это глупости всё. Дурное.
– Что, скажи уже, мне любопытно.
– Что, скажи уже, мне любопытно.
Её губы касались его плеча, когда она проговорила смущённо: