«Finestra, сестра», шепнул Ван, изображая сумасшедшего суфлера.

«Ирина (рыдая). Куда? Куда все ушло? Где оно? О, Боже мой, Боже мой! Я все забыла, забыла… у меня перепуталось в голове… Я не помню, как по-итальянски потолок или вот окно».

«Нет, сначала окно, – сказал Ван, – потому что она оглядывается вокруг, а затем поднимает глаза вверх, в естественном движении мысли».

«Да, конечно: вспоминая, как будет “окно”, она смотрит вверх, и ее взгляд упирается в столь же загадочный “потолок”. Уверена, что я играла в этом твоем психологическом русле, но какое это имеет значение, какое это имело значение? – спектакль вышел хуже некуда, мой барон перевирал каждую вторую реплику, – но Марина, о, Марина была великолепна в своем мире теней! “Уж десять лет да еще год прошли-пролетели с тех пор, как я покинула Москву”, – изображая теперь Варвару, Ада воспроизвела пѣвучiй тонъ богомолки (согласно чеховской ремарке), с такой раздражающей точностью переданный Мариной. – “Старая Басманная улица, на которой ты (обращается к Ирине) родилась два десятка годков тому назад, нынче называется Басман-роуд, всё автобусные гаражи да мастерские по обе стороны (Ирина старается сдержать слезы). Почему же, скажи на милость, ты хочешь вернуться, Аринушка? (Ирина всхлипывает в ответ)”. Само собой, как всякая хорошая актриса, мама, храни ее Господь, немного импровизировала. К тому же ее голос – так молодо и мелодично звучащий русский! – был заменен грубоватым и провинциальным английским Леноры».

Ван смотрел этот фильм, и он ему понравился. Ирландская девушка, бесконечно пленительная и меланхоличная Ленора Коллин, —

– необыкновенно напоминала ардисовскую Аду, как она вышла на снимке (вместе с матерью) в «Белладонне», пестром киножурнальчике, который ему прислал Грег Эрминин, полагавший, что Вану приятно будет увидеть тетушку и кузину вдвоем, в калифорнийском патио, накануне премьеры. Варвара, старшая дочь покойного генерала Сергея Прозорова, в первом действии приезжает из своего далекого женского монастыря Цицикар в Пермь (иначе называемую Пермацетом), захолустный городок на Акимском заливе Северной Канадии, чтобы почаевничать с Ольгой, Машей и Ириной в день именин последней. К великому огорчению монашки, три ее сестры мечтают лишь о том, чтобы уехать из холодного, сырого, кишащего москитами, хотя в остальном приятного патриархального «Перманента», как шутливо прозвала этот город Ирина, ради светской жизни в далекой и грешной Москве (Айдахо), бывшей столице Эстотиландии. Первое издание своей пьесы, которой недостает самой малости, чтобы ее можно было с тихим стоном назвать шедевром, Tchechoff (как он писал свое имя, живя в том году в затрапезном Русском Пансионе, Ницца, улица Гуно, 9) обременил нелепой двухстраничной сценой, содержащей все те сведения, от которых он хотел поскорее отделаться – большие ломти воспоминаний и важные даты – слишком тяжкое бремя, чтобы взваливать его на хрупкие плечи трех несчастных эстотиек. Впоследствии он наполнил этими сведениями, распределив их между персонажами, значительно более длинную сцену, в которой приезд монашки Варвары предоставил автору удобную возможность удовлетворить беспокойное любопытство публики. То был ловкий драматургический прием, но, к несчастью (как это нередко случается с героями, введенными с техническими целями), монашка осталась, и только к концу третьего, предпоследнего действия автору удалось выдворить ее обратно в монастырь.