Плывшая в отдалении хохлатая чомга медленно, очень медленно начала тонуть, затем резко совершила нырок прыгающей рыбы и, показав свой глянцевито-белый испод, исчезла под водой.

«Ну почему, ради всего святого, – спросил Ван, – ты не дала ей понять тем или иным образом, что не сердишься на нее? Твое фальшивое письмо ранило ее в самое сердце!»

«Пах! – выдохнула Ада. – Она поставила меня в крайне неловкое положение. Меня нисколько не удивляет ее ненависть к Дарье (которая желала нам только добра, бедная дура, – достаточно глупая для того, чтобы предостеречь меня от возможных “заражений”, к примеру, “лабиальным лезбионитом”. Лабиальный лезбионит!), но это не давало Люсетте основания разыскивать Андрея в городе и сообщать ему, что она состоит в дружеских отношениях с человеком, которого я любила до замужества. Он не посмел досаждать мне своим возродившимся любопытством, но пожаловался Дарье на неоправданную жестокость Люсетты».

«Ада, Ада, – простонал Ван, – я хочу, чтобы ты отделалась от своего мужа и от его сестрицы, сейчас же!»

«Дай мне две недели, – сказала она, – мне нужно вернуться на ранчо. Мне невыносима мысль, что она станет рыться в моих вещах».

Поначалу все шло словно по указке какого-то доброжелательного гения.

К великой потехе Вана (безвкусную демонстрацию которой его возлюбленная не одобряла, но и не осуждала), Андрей большую часть недели пролежал с простудой. Дороти, прирожденная сиделка, намного превосходила Аду (которая сама никогда не болела и не выносила вида захворавшего человека) во всем, что касалось ухода за больным, готова была, к примеру, читать потеющему и хрипящему пациенту старые выпуски газеты «Голосъ Феникса»; но в пятницу гостиничный врач отправил его в ближайший Американский госпиталь, где даже сестре не разрешалось его навещать из-за «необходимости каждодневных рутинных анализов» – или скорее потому, что бедняга желал принять удар судьбы в мужественном одиночестве.

Все последующие дни Дороти использовала свой досуг, чтобы шпионить за Адой. Стерва была уверена в трех вещах: что у Ады есть любовник в Швейцарии, что Ван – ее родной брат и что именно он устраивает своей неотразимой сестре тайные свидания с человеком, которого она любила до замужества. То восхитительное обстоятельство, что все три пункта по отдельности были истинны, но вместе представляли собой окрошку несусветного вздора, служило для Вана еще одним нескончаемым источником потехи.

Каждое крыло «Трех лебедей» обратилось в бастион. Любому, кто справлялся, по телефону или во плоти, консьерж и его соратники стойко твердили одно и то же: что Ван отсутствует, что «Madame André Vinelander» им неизвестна и что единственное, что они могут сделать, это принять сообщение. Автомобиль Вана, припаркованный в уединенном боскете, не мог выдать его присутствия. До полудня он неуклонно пользовался служебным лифтом, из которого имелся прямой проход на задний двор. Довольно сообразительный Люсьен скоро научился узнавать контральто Дороти: «La voix cuivrée a téléphoné», «La Trompette n’était pas contente ce matin» и т. д. А потом дружественная фортуна взяла выходной.