Он вдруг ощутил рептильный холод дождя на своей лысеющей голове и хотел уже было войти в стеклянную вертушку, как она выпустила Аду, напомнив те резные деревянные барометры, дверки которых пружинисто выставляли то мужскую куклу, то женскую. Ее наряд – макинтош поверх платья с высоким воротом, фишю на собранных кверху волосах, перекинутая через плечо сумка из крокодиловой кожи – придавал ей слегка старомодный и даже провинциальный вид. На ней, как говорится, лица не было.

Она повела его кругом отеля к уродливой ротонде, подальше от назойливой мороси, и там попыталась его обнять, но он уклонился от ее губ. Она уезжала через несколько минут. Героического, несчастного Андрея доставили обратно в гостиницу в карете скорой помощи. Дороти удалось добыть три билета на аэроплан, следующий из Женевы в Феникс. Два автомобиля отвезут его, ее и героическую сестру прямо в несчастный аэропорт.

Она попросила носовой платок, и он вытащил из кармана куртки тот, который там оказался, синий, но слезы уже катились по ее щекам, и она прикрыла глаза, а он стоял перед ней с протянутой рукой.

«Твоя новая роль?» – холодно поинтересовался он.

Она покачала головой, взяла платок с детским «merci», высморкалась, глубоко вздохнула, переглотнула и заговорила, и в следующий миг все, все было потеряно.

Она не может сказать мужу, пока он болен. Вану придется подождать, пока Андрей не поправится настолько, чтобы вынести это известие, на что может потребоваться некоторое время. Конечно, ей придется сделать все, чтобы он полностью излечился, в Аризоне есть один человек, он творит чудеса —

«Подлечить парня перед тем, как повесить, – так, что ли?» – сказал Ван.

«И подумать только, – воскликнула Ада с каким-то прямоугольным взмахом своих негнущихся рук, словно роняя крышку или поднос, – подумать только, что он с таким сознанием долга скрывал все это! Ох, не может быть и речи, чтобы я просто взяла и бросила его!»

«Да, старая история – флейтист, которого нужно вылечить от импотенции, храбрец-лейтенант, которому, возможно, не суждено вернуться с далекой войны!»

«Ne ricane pas! – воскликнула Ада. – Бедный, бедный мальчик! Как ты можешь насмехаться?»

Еще с юношеских лет Ван имел склонность утолять страсть своей ярости и досады с помощью напыщенных и темных возгласов, пронзавших такой нестерпимой дрожью, которую может вызвать разве что сорванный ноготь, зацепившийся за атлас, подкладку ада.

«Замок Истинный, Замок Светлый! – восклицал он теперь. – Елена Троянская, Ада Ардисская! Ты предала Дерево и Мотылька!»

«Perestagne (перестань, stop, cesse)!»