Адрик застыл позади Айвини в одной из нелепых белых мантий, и она бросила на него ядовитый взгляд. На его лице отразились самые различные эмоции: гнев, разочарование… облегчение?

– Вы смеете подвергать сомнению выбор Богини? – Ее голос дрожал, и она надеялась, что люди решат, будто это от праведного гнева.

– Нет, миледи, – возразил Айвини. – Я точно знаю, чего добивался Кролло, выбирая вас. Если мы не восстанем, его последний трюк погубит нас всех. Признайте. Ваше прикосновение не спасает, только убивает.

Толпа вокруг загудела, и в груди Алессы защемило от нарастающей паники.

– Стража, немедленно убрать этого человека с площади.

Капитан Папатонис и его стражники обменялись неуверенными взглядами.

– Люди напуганы, Финестра, – сказал Капитан. – Никто не видел вашего исполнения. Вы могли бы их успокоить.

Айвини удовлетворенно улыбнулся.

– Видите? Позовите сюда своего Фонте и покажите нам вашу силу, чтобы мы спокойно заснули в своих кроватях.

Легче сказать, чем сделать. Даже не имел значения тот факт, что она никого не выбрала, – в Цитадели попросту не было никого из них.

– Связь между Финестрой и Фонте священна. – Алесса отыскала в памяти принципы, о которых читала сотни раз. – Вы не можете всерьез ожидать, что я совершу акт божественной близости перед незнакомцами.

– Это для благого дела, – произнес Айвини с лукавой улыбкой.

– Капитан. – Алесса повернулась к Папатонису. – Вы женаты. Если бы я отдала приказ позвать сюда вашу жену, раздеться и исполнить супружеский долг на всеобщем обозрении, вы бы согласились?

Папатонис покраснел.

– Конечно, нет.

– Ах, значит, вы бы не стали совершать интимный акт на публике. Любопытно. Но я должна?

Глаза Айвини сузились.

– Тогда возложите руки на кого-нибудь другого. Это не свято.

– Вызываешься добровольцем?

Возможно, стоило бы посмотреть на его крики, но Алесса достаточно боролась, чтобы сохранять свою силу в спокойном и подготовленном состоянии. Теперь же сила клокотала, непредсказуемая и озлобленная, как и все в ней. Если бы она прикоснулась к Айвини, то причинила бы ему боль или чего похуже, – и пусть Финестра с радостью бы посмотрела, как в его глазах меркнет свет, это стало бы ее последним действием в жизни прежде, чем толпа взревет.