Данте перестал расхаживать по саду.

– Ты никогда о нем не говоришь.

– Не самый интересный человек. Слишком мягкий и с тем же успехом мог бы стать миской ванильного пудинга. Я выбрала его, потому что устала убивать тех, кто мне нравится.

– Вот как. Итак, сегодня все хуже или лучше?

– Одновременно? – призналась она. – Они мне нравятся. Все. Даже Калеб. Пусть у меня теперь больше контроля над своей силой, но я по-прежнему прошу кого-то встретиться с концом света.

Между бровями Данте залегла морщина, и он наконец решил к ней приблизиться, но только для того, чтобы наклонить ее подбородок – а не, увы, приподнять – и подуть на волосы в попытке избавить от пыльцы.

– А ты знал, что Финестра – базовое слово для других слов? – Она ничего не могла с собой поделать. – Как дефенестрация.

Данте перестал дуть.

– Знал. – В его голосе прозвучала настороженность. Умно с его стороны. – Это значит выбросить кого-то из окна.

Она хихикнула.

– Или разбить окно. А еще это метафора для…

– Не смей заканчивать это предложение.

Алесса захлопала ресницами в притворной непорочности.

– Дефлорации.

Данте не смог сдержать рвущийся наружу смех.

– Хочу внести в протокол, что я не трогал ни одной части твоей флоры.

– Еще не поздно.

– Это побочный эффект принудительного пуританского образа жизни и долгих лет заточения, где единственное развлечение – любовные романы? – Он дернул себя за ухо. – Все эти сдерживаемые неприличные мысли наконец берут верх?

– Может быть, – ответила она с лукавой усмешкой. – А возможно, меня просто приструнили, а я на самом деле куда хуже. Можешь себе представить?

– Богиня, помоги мне, я не могу, – взмолился Данте, убирая прядь со лба. Та быстро скользнула обратно, и Алесса потянулась, чтобы смахнуть ее. Его челюсть напряглась. – Мне нужно размяться.