Когда голод наконец вытащил парочку из постели, Алесса и Данте совершили набег на съестные запасы, оставленные кухонным персоналом перед уходом за безопасные стены крепости. Утро пролетело за множеством поцелуев, построением стратегии, поглощением еды – Данте настаивал, чтобы они «заправились перед битвой», что, по-видимому, означало перекусывать каждый час – и промежутками тишины, когда у Алессы перехватывало дыхание от мыслей о том, с чем им предстоит столкнуться. В такие мгновения Данте, казалось, предчувствовал перемену в ее настроении и немедленно усаживал к себе на колени, сжимая ее руки в своих ладонях, поглаживая трепещущие пальцы, держав в своих объятиях до тех пор, пока она не расслаблялась.
Во время одного из приступов нервной дрожи он стянул плащ со спинки дивана и накинул его на плечи.
– Что это? – Данте вытащил сверток бумаги, и она взяла его, молча развязав шнурок.
– Письма, – ответила она. – От моей матери. – Алесса пролистала конверты, отмечая даты, написанные на каждом, но не читая дальше.
– Собираешься их прочесть?
Она закрыла глаза.
– Не знаю. Я даже поверить не могу в то, что она вообще их написала.
Данте чмокнул ее в щеку.
– Я дам тебе минуту подумать.
Он ушел принимать водные процедуры, и она осмелилась открыть первое письмо, датированное ее четырнадцатым днем рождения – спустя несколько недель после того, как она уехала из дома в Цитадель.
Дорогая моя девочка, знаю, что не должна, но скучаю по тебе так сильно, что словами не выразить. Сегодня в твою честь устроили парад. Адрик сказал, ты выглядела прекрасно, но я не смогла заставить себя пойти. Мое сердце разбилось бы вдребезги, если бы я увидела тебя и была бы вынуждена притворяться, что ты не моя дочь.
– Тук-тук. Уже успела помолиться?
Алесса утерла слезы с лица, убрала письмо в книгу пословиц Данте и, прижав ее к своей груди, пошла открывать дверь.
– Все одеты и целомудренны после стольких молитв? – Камария заглянула в щелку между пальцами. – Не хочется запятнать свои девственные глазки накануне битвы.