Эти его слова злят меня так, как не могло бы разозлить ничто на свете, и я с трудом заставляю себя не кричать, когда отвечаю:

– Ничего я не жалею себя!

Он смеряет меня взглядом с головы до ног и говорит:

– Ага, как же.

И я слетаю с катушек.

– Что мне нужно знать? – Я стискиваю зубы, так мне не хочется задавать ему этот вопрос. Но одно дело – гордость, и совсем другое – глупость. – Что именно я должна сделать, чтобы превратиться в горгулью?

– Ты уже знаешь ответ на этот вопрос.

– Да, но я не могу вспомнить его! Так, может, ты все-таки поможешь мне, вместо того чтобы просто бросаться банальностями в моей голове? – Я широко развожу руки.

Его, похоже, раздирают противоречивые чувства. Он явно не может решить, что сказать. Но, в конце концов, желание вырваться на волю, видимо, пересиливает все остальное, поскольку он говорит:

– Ты как-то сказала мне, что для тебя быть горгульей – это самая естественная вещь на свете. Что ты не можешь себе представить, как ты прожила семнадцать лет своей жизни, не чувствуя этого, поскольку это для тебя как дом родной.

Я проигрываю его слова в уме, сопоставляя их со всем, что чувствую сейчас, и они мне непонятны.

– Я в самом деле это сказала?

– Да, в самом деле.

«Как же я перешла от этого к уверенности в том, что быть горгульей – это для меня самая неестественная вещь на свете? Неужели я действительно столько всего забыла?» – думаю я, стоя посреди комнаты с закрытыми глазами и пытаясь заглянуть в себя. Но там не на что смотреть, кроме зияющей пустоты, которая была там все время.

– Это безнадежно.

Хадсон качает головой и берет меня за руки.